Среди сыпучих песков и отрубленных голов - Вильгельм Гартевельд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По окончании трапезы, я записал несколько мотивов у текинских музыкантов, и всей гурьбой мы вышли на площадку. Оттуда старшина повел нас в другую свою кибитку (женскую), где в парадных костюмах, все обвешанные серебряными украшениями и монетами, встретили нас обе его супруги. Каждая держала на руках ребенка. Одна из этих дам была уже старуха, а другая совсем молодая. Но обе были непозволительно некрасивы. Стояли они рядышком, посредине кибитки, и живо напомнили мне автоматические фигуры берлинского Паноптикума. Обе бессмысленно улыбались своими птичьими глазами, тихо качая на руках маленьких текинцев.
В одной из следующих кибиток мы увидели молодую и (я глазам своим не верил!), довольно миловидную текинку, трудившуюся над ковром. Работа эта очень нелегка и требует большого терпения. Недаром за девушку, умеющую работать ковры, платят самый большой выкуп.
При нашем обходе аула, нас сопровождали не только «сливки общества», но и вся огромная толпа, для которой мы, несомненно, представляли такой же интерес, как и она для нас.
При взгляде на эту толпу, я подумал: наверное, между ними не все ели плов, и (как пишут в поваренных книгах) «вольный дух» поднялся во мне. Я выразил желание осмотреть жилище кого-нибудь из самых бедных текинцев.
Толпа зашумела, загалдела и, смеясь, указала на одного из своих сограждан. И все мы отправились к нему.
Войдя в его кибитку, я был приятно поражен.
Не было, конечно, тех богатых ковров и шелковых подушек, что я видел у старшины, да и домашняя утварь была много проще. Но кибитка была такая же просторная и сделана из того же материала. Около очага сидела его жена с четырьмя мальчиками, и все они ели плов.
А старшина, через переводчика, сказал мне: «Алмех-Адлах побогаче меня — у него четыре сына, а у меня только два».
Я мысленно перенесся на секунду туда, где иные люди коротают свою жизнь, в особняках на Английских набережных, а другие, в то же время, терпят холод и голод в мусорных ямах городских окраин.
И в душе я искренне пожелал, пожелаю и теперь текинцам быть подальше от нашей хваленой цивилизации и условий быта передовых народов. Если б я был философом, я бы сказал: «Лучше есть плов пальцами, чем совсем его не иметь».
Мы еще осматривали загон для верблюдов и осликов и поглядели, как текинка пекла чурек (текинский хлеб из белой муки). Конусообразная печь устроена прямо в земле, широким концом вниз. Она, конечно, из глины. На дне ее был разведен огонь, благодаря которому стенки печки накаляются очень быстро. Текинка взяла кусок теста и ловким движением, я бы сказал, пришлепнула его к стенке, к которой оно и пристало. Скоро тесто начало румяниться. А когда оно готово, то его отлепляют от стенок…
Но сумерки наступили и, предвидя долгий обратный путь, мы простились со всеми нашими любезными хозяевами.
И тут я потихоньку спросил полковника, не дать ли мне что-нибудь «беднейшему» Алмех-Адлаху. На это он заметил мне: «Как ни добр и сердечен текинец, но на подобное оскорбление он ответит вам ударом ятагана».
Храни и избави тебя от лукавого, славный текинский народ!
Сопровождаемые всей толпой и при приветственных ее криках, мы сели в экипажи и в 10 часов вечера были уже «дома», в Асхабаде.
IV
Ковры, песни и сказки у текинцев
Один благонамеренный россиянин как-то сказал:
«Важнее всего на свете каланча!»
А туркмен скажет:
«Важнее всего на свете ковер!»
А я, как беспристрастный иностранец, думаю (или, вернее сказать, дерзаю думать), что без каланчи Россия не погибла бы, тогда как туркмен без ковра прямо не жилец на этом свете. И в самом деле!
Туркмен, как и всякий туземец Туркестана, родится, вырастает, учится, ест, спит и умирает — на ковре. Наши европейские стулья, диваны и кровати не знакомы туркмену. Все это у них заменяется коврами, на которые иногда кладут подушки.
И понятно, что с давних времен в Туркестане с особенной любовью относятся к ковровому производству, причем стараются делать ковры не только прочными и долговечными, но также изящными и красивыми.
Самые красивые, прочные и ценные ковры в Туркестане выделывают текинцы или, вернее сказать, текинки, ибо ковровое производство находится всецело в руках женщин. Текинская девушка должна обязательно выучиться и знать ткацкое искусство, ибо все ковры, которые она приносит, как приданое, в кибитку своего будущего мужа, она должна сделать собственными руками.
Способ и орудия для тканья у нее совсем примитивны, а работа очень кропотлива, и самая искусная ткачиха, в неделю, больше полутора квадратных аршинов соткать не может.
Цена на хороший текинский ковер на месте стоит довольно высокая, смотря, конечно, по размеру ковра; но более семи аршин ковер выделывается редко.
Узор ковра у каждого племени различный; текинцы употребляют самый древний рисунок, так называемый «салорская роза» (салор-гюл). Часто на их коврах встречается изображение священной Каабы.
Для производства ковров отбирается шерсть наилучшего качества, причем нитки ворса окрашиваются. Для этого текинцы всегда употребляют краски из Персии, Индии и Хивы. Только желтую краску они добывают на месте из сока растения «сарычоб».
Чтобы краска прочнее пристала, шерсть предварительно обрабатывают квасцами, бузгундшем или гранатной коркой.
Ковровый ткацкий станок, виденный мною в ауле Каши, состоял из четырех кольев, вбитых в землю. В эти колья втыкаются две палки, на которые натягивается основа. Нитки основы, для того, чтобы они не сдвигались, примазывают к палкам разведенной глиной. Каждая ниточка ворса руками обвязывается вокруг соответствующих ниток основы и обрезается маленькими ножичками. Когда пройден, таким образом, целый ряд, между всеми нитями основы продевается нитка и притыкается железным гребнем. Как видите, способ самый примитивный. А между тем, текинские ковры по прочности и красоте не уступают персидским, причем особенно ценятся ковры старинной работы. Замечательные их коллекции находятся в Императорском Эрмитаже в Петербурге и в Британском музее в Лондоне. Из частных коллекций меня поразили великолепные экземпляры, виденные мною впоследствии у самаркандского адвоката г-на Болотина.
Поговорю теперь немного о песнях текинцев. В жизни текинцев музыка и пение играют почти такую же роль, как и ковры, а это кое-что значит.
Почти ни одно событие общественного или частного характера не обходится у них без музыки.
Текинец родится, женится и умирает, так сказать, «под музыку».
Дударчи (музыканты) и бахши (певцы) пользуются, особенно последние, большим почетом у своих соотечественников и наперерыв приглашаются на свадьбы, похороны, пиры и т. п. Вследствие этого выдающееся бахши зарабатывают большие деньги (по-местному). Я имел возможность слышать в Асхабаде двух самых выдающихся народных певцов (местные Шаляпин и Собинов!).
Дело было так: асхабадский уездный начальник полковник Федор Андреевич Михайлов {Ф. А. Михайлов — один из просвещеннейших людей Закаспийской области, большой знаток местной жизни, составил превосходную книгу по этнографии края и как администратор является одним из тех, которые справедливым и сердечным отношением к туземцам укрепляют русское влияние в Туркестане.} предложил мне устроить в его квартире, специально для меня, музыкальный текинский вечер, чтобы дать мне возможность записать их песни.
По взаимному соглашению, мы назначили для своего сеанса вечер 5-го января и, пожаловав к нему около 6 часов вечера, я застал там уже в сборе несколько дам и мужчин из русского асхабадского общества, а также текинских певцов и музыкантов. Певцов было всего двое (Шаляпин и Собинов!) и музыкантов такое же количество.
Мы, европейцы, сели у стола с великолепно сервированным чаем. На этом же столе я разложил свою нотную бумагу для записи песен.
Оба текинских певца уселись по-восточному прямо на полу (на подушках) друг против друга. У каждого в руках было по струнному инструменту (всего с двумя шелковыми струнами, благодаря чему получается нежный и тихий звук). На этих инструментах они и аккомпанировали сами себе исполняемым песням.
А музыканты, с длинными бамбуковыми флейтами — теудук, поместились в другом конце зала, около стены. Во время пения музыканты отдыхали, а когда певцы смолкали, брались за теудуки музыканты. Так что получалась и вокальная и инструментальная музыка.
Один из певцов был баритон, а другой тенор, лет по 30 каждый. Оба были удивительно красивы и статны в своих праздничных нарядах, т. е. в шелковых халатах и маленьких шелковых шапочках. Кроме них, присутствовало еще человек 5–6 текинцев, сопровождавших певцов, и надо было видеть, с каким почтением и уважением относились они к своим баянам и их песням.
