Елисейские поля - Жильбер Сесброн

Господин Пупарден из кожи вон лез, по десять раз переписывая письмо, которому не суждено было попасть в конверт. Видя его усердие, Адриен всячески поощрял его, и тот, в первых «проектах» писавший приблизительно так: «На ваш исходящий от 8-го числа истекшего месяца…», мало-помалу, гордый похвалой, стал отваживаться на язвительные поучения и колкие замечания. Когда к письму прокурору республики господин Пупарден поставил эпиграфом: «Не судите, да не судимы будете», Адриен решил, что эксперимент чересчур затянулся. Тем более что послания, выходившие из-под пера управляющего, разрастались теперь на пять-шесть страниц, и племяннику приходилось тратить уйму времени на их прочтение.

Тогда Адриен доверил дяде сравнительный анализ статей в кинематографической прессе, и господин Пупарден, взявшись за это со всем пылом, начал представлять ему такие отчеты, каких не знавала ни одна кинокомпания в мире: «Госпожа Грета Гарбо была названа „божественной“ тремя журналами из девяти, „волшебной“ двумя другими и набрала на этой неделе в общей сложности 118 строк против 183 на прошлой». И дальше в том же духе.

По пути на службу и обратно господин Пупарден проезжал мимо семи кинотеатров и назубок знал их репертуар. Из окна автобуса он жадно рассматривал рекламу картин на их фасадах, готовый, как ребенок, забраться на сиденье с ногами. Дома он разглагольствовал о кинофильмах, выдавая высказывания кинокритиков, почерпнутые им из газет, за собственные суждения и добавляя со скромной гордостью: «Кино — это целый мир, совсем особый! Чтобы знать его, надо в нем жить…» В конце месяца он вручил госпоже Пупарден несколько тысячных ассигнаций и повел своих дам в ресторан.

Однажды утром Адриен вошел к нему в кабинет с рулоном афиш, кипой брошюр и рекламных буклетов.

— Ну как, дядя Альбер, довольны вы своей продукцией? Он разложил перед господином Пупарденом красочные афиши, перелистал Брошюры, развернул искусно выполненные проспекты.

— Это моя продукция?

— Ну да, дорогой мой управляющий! Письма, чеки, счета, которые вы подписывали, — вот чем все это обернулось!

— Вы оставите мне это, Адриен?

Никогда еще ему не доводилось видеть афиши так близко. Он принялся любовно их рассматривать, дивясь многообразию цветов, спрашивая себя, каким образом удалось нарисовать, написать, отпечатать все это в таких огромных размерах. Он развесил афиши на стенах и стал созерцать их вблизи и издали, стоя на месте и прохаживаясь по кабинету, при дневном освещении и — когда закрыл шторы — при электрическом. Он по одной вызывал к себе секретарш и запоминал все их высказывания.

— Это я, — твердил он себе, — я сделал это, все задумал и осуществил. И сотни тысяч людей увидят эти афиши, остановятся перед ними!

Несколько штук он унес домой: «Дорогая, вот моя продукция!» — и настоял на том, чтобы развесить их на стенах прихожей, где незадолго до этого уже появились кадры из фильмов.

Вскоре афиши были расклеены по городу, и господин Пупарден начал ходить на службу пешком, чтобы видеть поближе рекламные щиты. Он останавливался перед ними, замирая от восхищения, и бывал счастлив, если кто-нибудь из прохожих следовал его примеру. Тогда он довольно громко бормотал: «Вот это да! Ну и красотища!» — исподтишка поглядывая на стоявшего рядом, чтобы оценить его реакцию. Потом он стал ездить в метро — когда узнал, что на подземных станциях вывешены его афиши еще более крупного формата. Заметив порванную, он звонил в агентство, чтобы ее заменили, и голос его при этом был таким же встревоженным, как много лет назад, когда он вызывал врача к заболевшей маленькой Элизе. Как-то раз он увидел мальчишку, мелом малевавшего на одной из его афиш непристойный рисунок. Он пригрозил позвать полицейского; мальчишка удрал, а господин Пупарден стер рисунок собственным носовым платком.

Однажды он спросил у Адриена, нельзя ли будет отпечатать на следующей партии афиш — о, это, конечно, ребячество, но все же… — где-нибудь в уголке маленькую («Что он обо мне подумает?»), совсем крошечную буковку «П» — нечто вроде подписи. Разумеется, нет и речи о том, чтобы напечатать полностью: «Пупарден». Но малюсенькое «П» — неужели никак нельзя?

Сдерживая смех, Адриен ответил:

— Но, дядюшка, у вас уже есть свой знак, своя подпись, вот она — «Синопкино»…

И в самом деле, на каждой афише, в правом нижнем углу, был оттиснут маленький Фирменный знак, своего рода герб: молния, звездочка и коринфская капитель, а под этим — упомянутое загадочное сокращение. И хотя господин Пупарден предпочел бы букву «П», он полюбил и этот маленький герб. Он мог рисовать его часами, и дело дошло до того, что он отдал граверу свой перстень с печаткой — заменить этим знаком вензель «АП» красовавшийся там со дня женитьбы.

Адриен не замедлил использовать новое дядино увлечение, отправляя к нему на прием бесталанных оформителей, предлагавших свои услуги. Господину Пупардену было строжайше предписано отвергать их предложения. Однако он беседовал с ними часами, давал им советы, напускал на себя вначале важность, а под конец сердечность, и художники уходили, очарованные новым управляющим.

По воскресеньям, гуляя с госпожой Пупарден, он останавливался у каждой афиши и подвергал ее подробному критическому разбору, используя недавно усвоенные термины: «Вон там графика неплоха. Цветовая гамма вполне удовлетворительна, но вот шрифт подкачал». И так далее.

На беду, господин Пупарден взял под свое покровительство несколько оформителей — из числа самых бездарных — и предложил, потом порекомендовал, попросил и, наконец, стал уговаривать Адриена доверить им какой-нибудь заказ. «Я, кажется, потерял бдительность», — подумал молодой человек и переориентировал дядюшку на участие в просмотрах.

Теперь каждое утро господин Пупарден присутствовал при показе очередной новинки — в обществе газетчиков, режиссеров и актеров. Когда у него спрашивали пригласительный билет, он торжественно провозглашал: «Синопкино!»

— А, афиши! — любезно откликнулся как-то один из контролеров. — Поздравляю, мсье, отличная фирма!

Эта похвала на протяжении многих дней служила пищей для разговоров в доме Пупарденов. Постепенно господин Пупарден примелькался на просмотрах. В одном из кинематографических журналов появился даже шарж на него — правда, среди десятка других силуэтов и к тому же на заднем плане, но ведь это был точно он: «Во-он там, разве вы не узнаете?» Развернутый на нужной странице, журнал долгое время лежал на столике в гостиной. Госпожа Пупарден, вновь начавшая приглашать «на чашку чая» по вторникам, с гордостью демонстрировала ее приятельницам; те разглядывали карикатуру с завистью и ахали на все лады.

Поскольку дела фирмы процветали, Адриен повысил господину Пупардену оклад до шести тысяч франков. Тот решил не сообщать об этом супруге — во всяком случае, не в этом месяце. Он заказал себе костюм — точно такой же, в каком снялся в своей последней картине знаменитый Ремю[3]. Госпожа Пупарден была в ужасе, но покорно сопровождала супруга на примерки. Тот обычно задерживался, чтобы шепнуть портному: «Сделайте сзади разрез» или: «Не забудьте кармашек для часов на пиджаке!»

— Знаки отличия будут? — равнодушно осведомился мастер накануне выдачи заказа.

— Э-э… ни в коем случае! — отозвался господин Пупарден тоном, каким отвечают официанту, предложившему к рыбе красного вина.

В счете значилось всего 800 франков — четыре сотни господин Пупарден заплатил портному авансом без ведома жены. Успокоенная, та принялась усиленно рекомендовать мастера знакомым.

— Правда, фасоны у него чересчур современные, — говорила она. — Понимаете, он шьет в основном для деятелей кино.

Спустя некоторое время ей кислым тоном начали пенять:

— Дорогая, но ведь ваш портной берет за костюм тысячу двести франков — это гораздо больше, чем вы говорили!

Подвергнутый допросу с пристрастием, господин Пупарден объяснил, что ему портной сделал, мол, скидку. Это еще выше подняло его авторитет в глазах жены, но мало-помалу он запутался в мелком вранье, которое хоть и давало ему в руки две тысячи франков, но требовало величайшего внимания.

Упоминанием о наградах портной разбередил господину Пупардену душу, и он спросил у племянника, не учрежден ли специальный орден для Работников кинопромышленности.

— Пока еще нет, — со смехом ответил тот, но, увидев, как вытянулось от разочарования дядино лицо, добавил: — Впрочем, попробую устроить вам орден Почетного легиона, если вас это забавляет.

«Забавляет! Для этой молодежи нет ничего святого!» — подумал господин Пупарден, но ему важно было одно: он достоин «креста». В тот же вечер он небрежно бросил жене:

— Похоже, наверху подумывают представить меня к «кресту».