Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек создан по образу Божию, но, обладая свободной волей, строит свою духовную жизнь самостоятельно. Естественный свет нашего ума легко и удобно преобразуется в тьму богоотступничества; архимандрит Софроний вспоминает в связи с этим падение Денницы-Люцифера, ставшее следствием «самовлюбленного созерцания своей красоты; созерцания, окончившегося самообожением».
Таким образом, совсем не нужно добиваться того, чтобы талантливые официанты или стихотворцы были заподозрены в сознательной связи с падшими духами и исчезли бы из нашей жизни под чтение молитвы «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» Наша задача скромнее. Просто не нужно надмеваться, не нужно гордиться своими естественными способностями, нельзя делать из них идола, нельзя этому идолу служить. Развивать же свои способности, употреблять их на пользу ближнему и родной стране никому не возбраняется.
Прекрасно говорил на интересующую нас тему святой Нектарий Оптинский: «Заниматься искусством можно, как всяким делом, как столярничать или коров пасти <…> Есть звуки и светы. Художник – это человек, могущий воспринимать эти, другим невидимые и неслышимые, звуки и светы. Он берет их и кладет на холст, на бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остается цвет.
Книга, картина – это гробницы света и звука. Приходит читатель или зритель и, если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит “воскрешение смысла”. И тогда круг искусства завершается. Перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться. Он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем от Него полученною силой духа оживляют их».
Во-вторых, «призрачным увеличением объема» далеко не исчерпывается ценность поэзии в глазах ее подлинных знатоков и почитателей. Звук, заставляющий людей бросаться из битвы ему навстречу, вызывающий в душе читателя долго длящийся эффект ответного колебания «дрожащей струны», встречается в литературе нередко – не реже, чем явление резонанса в мире физическом. Поэт, ударяя по сердцам с неведомою силой, просто попадает случайно на некую «резонансную частоту», изначально этим сердцам присущую.
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно, —
а это значит, в предельно грубом прозаическом пересказе, что есть звуки, действующие на человека так же, как действует на кота запах валерианы.
Лермонтов прав, но прав и Баратынский, когда говорит о том, что
…иногда толпы ленивый ум
Из усыпления выводит
Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,
И звучный отзыв в ней находит,
Но не найдет отзыва тот глагол,
Что страстное земное перешел.
В самом деле, сила «отзыва» не имеет прямой связи с достоинством поэтического «глагола». Примитивный резонанс, попадание на определенную нотку, на определенную частотку, беснование на них или погружение в транс, в коматозное оцепенение – все это существует в мире и вне высокой поэзии. Какой-нибудь рок-певец, обладающий словарным запасом в двадцать пять единиц, захватывает свою аудиторию полнее, увлекает ее сильнее, чем это удавалось величайшим мастерам художественного слова за всю историю человечества.
Подлинный любитель русской поэзии меньше всего ищет в ней возможности забыться, ненадолго отключиться от неизбежных тягот и скорбей жизни. К стихам Пушкина, Баратынского, Тютчева не «бросаются из битвы», зажмурясь, жадно ловя ноздрями пряную валериановую струю, – их бережно держат в руках, перебирают, рассматривают и ощупывают каждое слово, открывают в стихах, знакомых с детства до последней запятой, новые и новые сокровища мудрости, свежести, душевной упругости – питаются, подкрепляются из этих запасов, бодрее и разумнее живут с их помощью.
Подлинный любитель русского слова не ищет в стихах самозабвения. Перечитывая любимых авторов, он очищает, поверяет, настраивает свое самосознание. Поэзия для него не наркотическое средство, а дверь, за которой ждет друга-читателя живой человек, живая духовная личность. (Да, требуется некая магия, чтобы первоначальный контакт состоялся, но затем волнения, обмирания и прочие «резонансные колебания» затухают, завязывается прочное знакомство и начинается платоновский пир, начинается общение – главная роскошь человеческого бытия.)
Чтение стихов, переживание стихов – это именно общение; в этом процессе участвуют две стороны. По учению Церкви, умерший поэт чувствует нас в ту минуту, когда мы читаем его стихи.
И поверьте на слово: самодостаточные люди не становятся писателями, каждая книга, дошедшая до нас из глубины времен, является просьбой о помощи. Каждую книгу следовало бы открывать так, как открывают выловленную в море бутылку с письмом: ведь слова, которые вы сейчас прочтете, обращены именно к вам, и только к вам. Именно о вас думал человек, который запечатывал эту бутылку, именно в той минуте, которая сейчас наступила, полагал он заветнейшие свои надежды! И только от вас, от высоты вашего духовного строя, от глубины вашего сочувствия и вашего понимания, зависит остальное: будет ли разрушено одиночество жертвы кораблекрушения, услышит ли голос друга одинокая человеческая душа, «обретут ли разделенье, принесут ли плод» (Баратынский) ее лучшие мысли и чувства или погибнут на диком берегу без пользы и следа.
Хорошо поступают те люди, которые молятся за любимых поэтов, заказывают панихиды по Пушкину два раза в год. Но таких людей немного у нас.
Не столько мы сегодня «ленивы и нелюбопытны», сколько – увы! – завистливы. Пушкин кажется нам таким богачом! В голову ведь не придет помолиться об упокоении души человека, который так очевидно почитаем всеми русскими людьми, который стоит так высоко над всем сонмом светил, украшающих нашу словесность.
Между тем стоит только взглянуть хладнокровно на это богатство, на это «всенародное признание», как все трофеи пушкинской славы начинают превращаться в классические чертовы черепки. Шоколад «Сказки Пушкина» и шоколадный торт «Натали»; водка «Пушкин»; Пушкинская улица в Петрограде, обитатели которой пьют с утра до вечера то же самое пиво, что и жители соседней улицы Маяковского; пушкинские традиции, сохранить и приумножать которые призывают нас то Софронов с Грибачевым, то Ельцин с Лихачевым; многочисленные Пушкинские театры, где «Казанова» сегодня так же неизбежен, как неизбежны были сорок лет назад «Кремлевские куранты»; большая пластинка «Поэты – Пушкину», с которой вечно будет звучать дикий голос артиста Козакова: «Я мстил за Пушкина под Перекопом, покрытый
