Страна Изобилия - Фрэнсис Спаффорд

Разрыв между советским и американским уровнем жизни снова резко увеличился. Стало ясно, что, как ни подсчитывай, Советскому Союзу не суждено догнать и перегнать. Все разговоры о полной победе коммунизма были отставлены, а на их место брежневское правительство выдвинуло понятие “развитого социализма” — это была эра, когда СССР мог спокойно объявить, что он уже наступил. Развитому социализму предстояло продолжаться долго, никаких сроков тут поставлено не было. Оставалась единственная проблема — принятая в 1961-м Программа КПСС. Власти о ней словно забыли — так было удобнее. Ее похоронили в молчании и больше о ней не упоминали. Имеется даже материал, опубликованный в одном эмигрантском журнале, где говорится, будто бы несколько граждан из Балашова на самом деле похоронили Программу в капсуле собственноручного изготовления, а когда эксгумировали ее в 80-м и публично зачитали вслух, их быстро арестовали по статье 190 Уголовного кодекса за “распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй”.

Эта история, подозрительно складная, возможно, является примером не события брежневской эпохи, но советского анекдота брежневской эпохи — явления, которое иногда было трудно отличить от реальности, постоянно граничившей с сатирой. Но если этот случай на самом деле произошел, то он вполне соответствовал политике Брежнева, у которого на любую прямую угрозу в идейном плане был один ответ: милиция — всегда, непременно. Придя к власти, Брежнев сразу же упразднил Идеологическую комиссию. Хрущевской ругани настал конец. Но на смену призывам пришло давление. Все стороны жизни, где во время оттепели установился относительный либерализм, постепенно исчезали. Последний всплеск смелых фильмов произошел в 1964-66 годах, после чего советское кино превратилось в непрерывную череду конформистских комедий и напыщенных зрелищ на военные темы. Литература зачахла. Наука, по словам отвечавшего за нее секретаря ЦК, нуждалась в “руководстве”, а не в “поддержке”. Университеты наводнили скромные, без табличек, кабинетики, где сидели сотрудники Пятого отдела — службы госбезопасности и куда ученым настоятельно предлагали захаживать, чтобы доносить на своих коллег. Это была эпоха, когда психиатрическая больница впервые стала местом наказания для людей, которые неправильно себя ведут; это было время, когда крохотная доля интеллигенции окончательно махнула рукой на советскую систему — так появились диссиденты.

С другой стороны, правительство Брежнева занимало примирительную позицию, когда дело доходило до волнений среди рабочих. В конце 60-х и в 70-е прошло несколько забастовок, в частности в нефтяной промышленности, — люди, которые позволили заманить себя на восток, на сибирские месторождения, знали, что с ними обязаны считаться. Новочеркасская тактика больше ни разу не применялась. Каждый раз на место срочно вылетал член Политбюро и вел переговоры. В конце концов действия рабочих не так уж отличались от того, чем занимался официант в ресторане, который хотел получить небольшую мзду за то, чтобы посадить тебя за приличный столик, или от того, чего добивалась продавщица в универмаге, не желавшая искать туфли твоего размера за так. В этом не было ничего тревожного — никакой угрозы, никакой злонамеренности. Они были достойными советскими гражданами; они всего лишь стремились получить что-то взамен от ближнего, с которым имели дело: ты мне — я тебе. Все признаки указывают на то, что подавляющее большинство советского населения на самом деле было в целом довольно своим правительством. История не подошла к концу, все препятствия к исполнению человеческих желаний не растворились в потоке, хлещущем из рога изобилия, однако период был достаточно спокойный, особенно по сравнению с предыдущими советскими десятилетиями. Работа была бессмысленной, но не трудной. Окружающую среду все больше загрязняли, но бетонные квартиры были уютными теплыми коробочками.

Успехи, СССР, не сходившие с экранов телевизора, были приятным зрелищем, а когда заканчивались новости и ракетные установки уплывали за кадр, наступало время КВН, Клуба веселых и находчивых. Жизнь была не так уж плоха. Если ты никого не беспокоил, то и тебя не беспокоили. Казалось, все установилось, вылилось в некий статус-кво, который может длиться вечно.

А если ты принадлежал к настоящей элите, лично тебе полагалось небольшое исключение из правил, освобождавшее от некоторых ограничений мира, которым ты правил. Командной экономикой можно было командовать, чтобы заставить ее произвести — для тебя, только для тебя — немножко того, чем ты восхищался во время заграничных поездок. Сам Брежнев, к примеру, во время визита в Америку полюбил джинсовые куртки, хоть и был в то время грузным мужчиной за шестьдесят. Вернувшись домой, он вызвал своего портного, Александра Игманда, и тот сшил ему такую же по мерке. Проблем была в металлических пуговицах. В СССР таких не производили. Тогда был дан специальный заказ сталелитейному комбинату, и оттуда прибыли металлические пуговицы в американском стиле — как раз столько, сколько требовалось на отделку одной куртки. Это полностью противоречило мечте о том, чтобы поставить на службу народу массовое производство с его результативностью; однако, выезжая из Москвы за город летним вечером в своей джинсовой куртке, с сияющей черной шевелюрой, Брежнев, безыдейный тиран, мог говорить себе, что обещанное изобилие достигнуто — по крайней мере для него.

…долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро-то сказка сказывается, а дело-то не скоро делается…

1. Единая система. 1970 год

Клетка. Клетка легкого. Завихрения табачного дыма в спиралевидном, слоистом туннеле, к которому клетка обращена. Ее дело — забирать из воздуха, который вдыхают, кислород, а все остальное не пропускать, и в целом это удается хорошо, обычные элементы, загрязняющие воздух, отфильтровываются. Но это не собранный по специальному плану и запущенный в ход механизм; это бездумная копия всех тех характеристик, которые, как удалось выяснить методом проб и ошибок, хорошо служили легочным клеткам в прошлом. В прошлом не было дыма, который намеренно вдыхают. В серо-голубых испарениях, змеящихся по тканям, можно насчитать поразительное количество различных химических веществ; от слишком многих из них клетка избавляться не умеет. Формальдегид, ацетальдегид, катехол, метилбутадиен, окись этилена, окись азота, нитрозамин, ароматические амины — не говоря уже о хинонах, семихинонах, гидрохинонах, о целом семействе полициклических ароматических углеводородов. За одним из этих последних мы сейчас наблюдаем. Вот она, плывет, крутящаяся молекула бензопирена. Она входит во вспученную мембрану клетки, состоящую из липидов, и застревает там, словно насекомое, увязшее в клею; потом еще хуже — ее затаскивает внутрь, потому что в липидной оболочке там и сям торчат рецепторы и один из них крепко захватил молекулу бензопирена. Рецептор втягивает бензопирен через оболочку, атом за атомом, и при этом заворачивает его в складки оболочки, потом складки смыкаются, так что, когда молекула оказывается внутри, от внутренней стенки клетки отпочковывается липидный пузырек, в котором запечатан бензопирен. Отпочковывается и плывет в теплое жидкое рабочее пространство, где тело вырабатывает белки.

Но ничего страшного. Специальной защиты против бензопирена у клетки нет, и все-таки она не беззащитна. У нее имеется мощное стандартное оборудование, какое применяют все клетки организмов млекопитающих, когда инородные тела появляются там, где не положено. Липидный сверточек — флаг, метка, сигнал тревоги. Обнаружив его, к нему приближается фермент, чтобы переварить его содержимое. Фермент разжевывает бензопирен на кусочки эпоксида, от которых могут спокойно избавиться другие части клеточного механизма.

Это происходит снова и снова, каждый раз, когда Сергей Александрович Лебедев закуривает. В легких миллиарды клеток. Лебедев выкуривает по шестьдесят папирос “Казбек” без фильтра ежедневно в течение пятидесяти лет. Значит, это успело произойти триллионы раз.

Лебедев надел свои медали. Они позвякивают у него на пиджаке, словно столовые приборы в ящике. Звезда Героя Социалистического Труда, орден Трудового Красного Знамени, два ордена Ленина, разнообразные военные и научные награды. Красная эмаль, никель, ленточки. Их так много, что костюм перекашивает на сторону. Честное слово, он ощущает их вес. Раньше ему было где их носить — грудь была больше. Теперь он худеет так быстро, что весь сделался похож на шаткую постройку: одни кости, приставленные друг к дружке. Покачивающаяся башня. Тренога, скрипящая на холодном ветру.

Считается, что медали должны вызывать уважение. И во внешнем мире они действуют. Благодаря им он получает пенсию, жилищные и налоговые льготы, сидячее место в метро, когда все заняты. Благодаря им живется ему легче, чем подавляющему большинству советских граждан. Но здесь, в этом неосвещенном кремлевском коридоре, они, как ни странно, обесценены. Они есть у всех. У генсека их столько, по телевизору так часто показывают, как его награждают орденом того, сего, третьего-десятого, что, как говорится в анекдоте, если его съест крокодил, бедняга две недели будет гадить одними медалями.