Вне закона - Иосиф Герасимов

— Не трогали тебя больше?

— Нет, и не будут, — уверенно сказал Чугун.

Антону Михайловичу приятны были встречи с Чугуном, они иногда уходили в какую-нибудь забегаловку, пили не спеша пиво, рассказывали друг другу о своих делах, и Антон Михайлович видел — обычно хмурый Чугун при нем оживлялся; он и дома бывал у Антона Михайловича, вел себя запросто, и Наде нравился.

Однажды он рассказал, как отец — это уж было в семидесятых, когда Антон Михайлович перешел к Палию, — приехал к нему из Крыма и очень захотел поглядеть место, где работает его сын. Виктор повел Николая Николаевича в таксопарк, отцу было все любопытно, он качал головой: «Однако техника у вас хороша», — и вдруг случилось неожиданное. У одной из машин на панели перед лобовым стеклом Николай Николаевич увидел яркий портрет Сталина, проворно схватил монтировку и врезал по панели так, что портрет вошел куда-то в глубину. Виктор едва успел ухватить отца за руку, чтобы тот не нанес второй удар, и в это время сбежались люди; увидев, что случилось, начальственный человек рыкнул:

— Кто позволил?!

— А тебе, засранцу, кто позволил этого изверга на панель клеить?! — взвился Николай Николаевич.

— Тихо! — рявкнул Виктор в лицо начальника. — Я оплачу!

— Кто этот человек?

— Мой отец… «Враг народа». Понятно?

Начальник сразу скис, но тут вырвался вперед мальчишка в немыслимой куртенке, в клетчатой рубашке.

— Это же мой мотор! — визгливо заорал он.

Николай Николаевич спокойно взял его железной рукой за грудки, придвинул к себе, сказал:

— Ты, сосунок, еще у мамки в одном месте был, когда этот усатик кровищу из миллионов пускал. Он что тебе, друг, родич, фюрер?.. Какого черта, тески-матески, ты его по стольному граду напоказ возишь?

— Да я один, что ли? — вылупил от испуга глаза мальчишка. — Мода.

— Из душегубца моду сделали! Бить вас, дьяволов, некому.

Виктор кое-как навел порядок, его все-таки в парке уважали, держали за хорошего парня, который никого никогда не подводит. Но он-то знал: портрет Сталина клеили себе на панель, а то и на лобовое стекло и другие молодые водители, и не потому, что преклонялись пред Сталиным, — да они о нем и не знали ничего всерьез, — а потому, что это стало действительно дурной модой, посеянной отцами, тоскующими о «порядке». А порядка, самого элементарного, на самом деле тогда и не было.

Все это Виктор рассказывал дома у Антона Михайловича, рассказывал хорошо, показывая в лицах, копируя с доброй усмешкой отца, и Надя смеялась от души.

Вот после того, как случилась трагедия с Александром Августовичем, позвонил Антон Михайлович домой Виктору; а он, женившись, получил квартиру в Черемушках, только вернулся с работы, спал, жена его будить не захотела, и Антон Михайлович поехал к нему.

Они сидели на кухне, Виктор пил крепкий чай, слушал, лицо его еще было сонным, но глаза внимательны.

— Паршивая история, — сказал он. — Видал, какая у них банда. Мне и отец говорит: их Хрущев шуганул, почистил, власти у них поубавил, а они, однако же, друг за дружку держатся, круговая порука у них сильная, посильней, пожалуй, чем у блатных. Все же свои людишки при власти нормальной сидят… Смотри, как сработали. За несколько часов. И где дача, узнали, и прикончили, и документы выкрали. Сильны ребятишки… Конечно, это кто-нибудь из бывших оперативников, с этим Лещенко связанных. А может, кто и повыше Лещенко есть. Обязательно даже есть. Они по своей власти тоскуют и просто так ее не отдадут. А твой генерал этого не сообразил. Напролом пошел. Их атакой не возьмешь. Знаешь, Ароша, про тебя они не знают. Но, видно, искать будут. А может, и нет. Им лишнего шума тоже не надо… Обычным путем вы того водителя не найдете. А его-то и надо искать. Если он расколется, тогда Лещенко можно будет тепленьким взять. Да и отдадут они его… У генерала, наверное, друзей немало было. Небось и военные следователи есть. Вот надо бы сделать так, чтобы они занялись. Ведь военный человек погиб… Только свои и размотают.

Совет Чугуна оказался важным; Надя собрала у себя дома самых близких друзей Александра Августовича, все им рассказала, нашлись среди друзей и два военных юриста в серьезных чинах, сказали: попробуют, только чтобы об их нынешней встрече никто и слова не знал.

Всего лишь три месяца прошло, как нашли водителя-убийцу, он оказался и верно одним из бывших оперативников. Дал показания, и довольно серьезные, однако же Лещенко успели снять с секретарей райкома, тот исчез… Где он? Может, жив до сих пор, может быть, на «заслуженной» пенсии? Сидит на даче, клубнику выращивает, а может, и пост занимает. Не разгадаешь. Тайное часто остается тайным, и нужны немалые усилия, чтобы высветить его…

Вот какая история произошла с Надиным дядей, и у нее было немало оснований бояться… Если до избрания шли на квартиру такие звонки, которых страшилась Надя, то что может произойти сейчас?.. Конечно, вряд ли звонил Кедрачев, он до такого не опустится, хотя ведь и у него могут быть свои подручные.

19

…Мир за последние годы усложнился. Так бывает, когда сойдет снег с долины и обнажится земля и то, что прежде казалось почти однообразно белым, внезапно начинает выглядеть иначе: множество колдобин, овражков, корявых деревьев, гнилых пней — всего не перечтешь; и чем больше вглядываешься в долину, тем многообразней ее тайны, за одной извилистой тропой открывается иная, о которой и не предполагал.

Скоро подойдет к концу эта история, вернее, рассказ о ней, и тут нельзя умолчать об одной странной детали, внезапно открывшейся, когда я пытался разобраться в материале. Один из следователей мне сообщил, что после исчезновения Лещенко в его квартире сделали обыск и там обнаружили брошюру, выпущенную в Москве в начале 1953 года. Она называлась «Почему необходимо было выселить евреев из промышленных районов страны». Но не сама брошюра поразила меня; написана она была умелой рукой, с ссылками на Маркса и Ленина, и автор подчеркивал, какой он великий интернационалист. А потрясен я был самим автором — одним из моих учителей. В университете он читал нам историю философии, читал в несколько суховатой манере, но интересно. Обычно лекции его проходили в актовом зале, их сходились послушать студенты других факультетов, для кого лекции не были обязательными. Стройненький, собранный, всегда в скрипящих черных ботинках фабрики «Скороход», он обычно прохаживался по сцене, не заглядывал в конспекты, а держал всего лишь спичечную коробку, на оборотной стороне которой и были сделаны необходимые записи. Почему-то эта спичечная коробка всех восхищала. О нем говорили как о человеке крайне выдержанном и образованном, и я помню, как одна из студенток спросила:

— Дмитрий Иванович, а кто ваш любимый философ?

И он не задумываясь ответил:

— Эпикур.

В зале дружно рассмеялись, а он пожал плечами, сказал:

— Не понимаю, что тут смешного. Каждый волен любить того мыслителя, который ему близок. А этот афинянин воспевал свободу и учил жить бесстрашно. Смотрите, как прекрасно им сказано: «Смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет».

И он действительно прочел нам блистательную лекцию об Эпикуре — так, во всяком случае, в ту пору нам казалось. А спустя не так уж много времени вышла его толстенная книга «Государство», главное место в ней занимало «учение» Сталина о диктатуре пролетариата как о принципиально новой форме государственной машины, которая сохранится при коммунизме, и лишь после того, как рухнет капиталистическое окружение, диктатура начнет отмирать. Я не знаю — эта ли книга или что-то иное возвысило Дмитрия Ивановича, но он занял в Москве высокий пост и, видимо, после смерти Жданова стал близок к Сталину. Самое пикантное в этой истории, что жена Дмитрия Ивановича была еврейкой. Интересно, считал ли он возможным оставить жену в одном из «промышленных районов страны», каким была и Москва, или же и ее просил внести в списки на выселение?

Фамилию этого поклонника Эпикура, Дмитрия Ивановича Чеснокова, вычеркнули ныне из всех справочников и словарей (пожалуй, зря, следовало бы оставить, перечислив его «труды»), да и его теоретические обоснования уничтожения еще одного народа не получили полной реализации. А ведь когда-то Дмитрий Иванович был иным человеком. Но, видимо, близость к тирану меняла людей так круто, что они лишались нормальных чувств, нервы превращались в колючую проволоку. Может быть, этим и можно объяснить то обстоятельство, что, если их не уничтожали, они доживали до глубокой старости.

Как возник «труд» Дмитрия Ивановича, я узнал из книги А. Антонова-Овсеенко, выпущенной в Нью-Йорке в 1980 году.

«Как-то раз, неожиданно для всех, генсек появился на заседании. Все встали.

— Я пришел с одним внеочередным вопросом, — начал он. — Существует угроза еврейского погрома. Зарегистрировано много случаев хулиганских нападений на заслуженных евреев. Я думаю, товарищи, что наших евреев надо спасти, уберечь. Лучше всего переселить из Москвы и Ленинграда в безопасное место. Имеется список лиц, о которых мы позаботимся в первую очередь.