Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

— Послезавтра, в восемь часов вечера, в Рош-Брюне!

На этом кончалась первая тетрадь бывшего учителя. Бланш, устав разбираться в бесчисленных помарках, скосках и замечаниях на полях, встала, потянулась, зевнула и начала искать продолжение. Но его не оказалось. Какая досада! К тому же все прочитанное давало очень мало сведений о том, что ей хотелось узнать. Вряд ли тут упоминалось о Сен-Сирге. Неужели ее друзья ошиблись? Это мало вероятно. Но где же вторая тетрадь? В рукописи учителя царил такой же беспорядок, как и в его мыслях. Этот сентиментальный педант совсем не знал женского сердца. Например, маркиза, по мнению Бланш, была безрассудной женщиной. Но пришлось вооружиться терпением и проявить настойчивость. Поскольку вторая тетрадь отсутствовала, мадемуазель де Мериа взялась за третью.

Увидев подзаголовок «Максис де Понт-Эстрад», Бланш облегченно вздохнула. «Наконец-то, — подумала она, — речь пойдет о том, кто меня интересует!» — и стала читать.

Глава 9. Непоследовательный человек

Перенесемся на восемнадцать лет назад.

Максис де Понт-Эстрад принадлежал к числу дворян с привлекательными недостатками и непривлекательными достоинствами. Он был типичным представителем тех благородных, но непоследовательных аристократов, которые хотели бы сохранить в неприкосновенности все привилегии монархии и в то же время, желая способствовать торжеству идей равенства, сами сжигали свои дворянские грамоты. Чувство справедливости склоняло этих честных людей на сторону народа, но очарование традиций заставляло их поддерживать трон.

Максис исповедовал взгляды аристократии XVIII столетия. Мать взрастила в нем культ прошлого, но учитель-республиканец привил ему свои философские воззрения. В двадцать лет его ум и сердце были полны настолько противоречивыми мыслями и чувствами, что, не в силах все отрицать, он начал во всем сомневаться. Душа его рвалась к добру; но, не находя применения своим лучшим чувствам, Максис с головой бросился в шумные забавы, и слава о его расточительности разнеслась по всей Оверни. Лет за сорок до того он вместе с жирондистами[87] взошел бы на эшафот или погиб бы еще раньше, пытаясь спасти короля[88]; но пора великих битв миновала. Возмужалость Понт-Эстрада совпала с буржуазной эпохой, явно не заслуживавшей, по его мнению, тех чувств, какие кипели в его душе.

Наследник огромных богатств, жертва порочного воспитания, а также собственной беззаботности и доверчивости, Максис однажды утром был разбужен в своем поместье судебными исполнителями. Разругавшись с этими канальями, он отправился к своему управителю Мадозе, молодому человеку, чья неподкупная честность и умение вести дела были общеизвестны.

Управитель всем и каждому рассказывал, что г-н де Понт-Эстрад разоряется; что он, Мадозе, в отчаянии, но ничего не может поделать. Он ссылался на друзей барона, которые могли подтвердить, что даже во время увеселительных поездок последнего управитель докучал ему деловыми бумагами, а молодой безумец раскуривал ими сигары… Однако истина заключалась в другом: Мадозе-отец и Мадозе-сын втайне сами способствовали разорению Понт-Эстрада. Они становились тем богаче, чем больше закладных подтачивало имение их хозяина.

Таков закон перехода богатств из рук одного класса в руки другого. В те времена буржуазия, отовсюду вытесняя аристократию, отнимала у нее все, подобно тому, как в наши дни пролетариат стремится все отнять у буржуазии. И так будет до тех пор, пока высокие моральные принципы окончательно не подчинят себе политику и всем классам не будет в равной степени обеспечено пользование земными благами и сокровищами, созданными человечеством за много столетий.

Младший Мадозе был в своей семье настоящим Талейраном[89]. С необычайной ловкостью ему удавалось держать Максиса в полнейшем неведении насчет неизбежного краха, который должен был унести последние остатки его состояния. Молодой ворон кружил над гнездом орленка, ожидая добычи. Но Понт-Эстрад безотчетно, со свойственной прямодушным натурам интуицией догадывался, что Мадозе способствует его разорению. Подавляя гнев, он предстал перед управителем. Тот сразу понял, в каком настроении его хозяин. Недаром барон возвращал все отчеты, не читая их. Груда бумаг загромождала письменный стол Мадозе.

— Как видите, господин барон, — сказал он, — я все время стараюсь распутать ваши дела.

— Ладно, ладно, мэтр Мадозе, — прервал Понт-Эстрад, усаживаясь, — вы доказали, что прекрасно умеете их вести. Поскольку, однако, вы уже вытянули из моих поместий все до последней крохи, соблаговолите сказать, останется ли у меня достаточно денег, чтобы назначить пенсию старым слугам, верой и правдой служившим моей семье?

— После ликвидации всех дел, господин барон, у вас будет самое большее тысяча восемьсот франков годового дохода. Учтите при этом, — добавил скромно управитель, — что мне не уплачено жалованье за целых три года.

— Сколько я вам должен?

— Шесть тысяч шестьсот франков, не считая процентов.

— Негодяй! Подлец! — яростно вскричал Максис. — Я плачу тебе за то, что ты меня разоряешь, и ты еще требуешь проценты? Вот тебе проценты, мошенник! Получай!

И он несколько раз ударил Мадозе хлыстом по лицу. Управитель побледнел, но даже не вскрикнул, сумев заглушить в себе боль и гнев. Ему важно было поддерживать у всех уверенность, что он в хороших отношениях с бароном.

Затем Понт-Эстрад отправился к своему нотариусу. Тот, хотя и любил побрюзжать, на сей раз принял клиента очень радушно и предложил свой кошелек в полное его распоряжение.

— Черт побери, старина Одифре! — воскликнул барон. — Разорение не такая уж страшная вещь, если оно дает возможность узнать, кто наш настоящий друг!

— Увы, мне недолго осталось быть вашим другом, барон, ведь я уже стар; поспешите же использовать мою дружбу, пока она еще может вам пригодиться.

— Спасибо, Одифре! Я беру лишь то, что могу вернуть. У меня осталось тысяча восемьсот франков дохода; для меня это все равно что ничего. Распределите этот доход между моими домочадцами, сообразуясь со сроками службы каждого из них.

Нотариус пытался отговорить Максиса, но напрасно. Всем слугам назначили пенсию, за исключением Мадозе. Долг ему, значительно выросший из-за процентов и полученных им ударов хлыстом, был уплачен много позже…

Когда Понт-Эстрад вновь явился в контору нотариуса, чтобы подписать документы, старик с беспокойством спросил:

— Что же вы собираетесь теперь делать?