Семнадцатая - Родион Примеров

была вся темень этой светлой жизни.

Под ним плескались маленькие волны,

по бедрам поднимаясь вверх, откуда

порой струилось тихое журчанье.

Насквозь просвеченный и без теней,

как рощица берез в апреле, срам

был теплым, нетаимым и пустым…»

— Знаешь, нам было бы очень хорошо вдвоем, — сказала вдруг Вика. — Ну, на море… Искупавшись, ты бы возвращался на берег и закуривал свою сигарету. А я бы тайком слизывала соленые капельки с твоего тела. Вечерами мы бы гуляли по щиколотку в воде и собирали красивые ракушки. Из них я бы сделала браслет себе на ногу. А тебе смастерила бы бусы. А по ночам мы бы любили друг друга… В Испании ведь растут пальмы? Представь, какая красота: ночь, звезды, шум моря невдалеке, а на всей земле — только ты, я и пальма…

— Иди ко мне, — попросил я.

— Я еще здесь не закончила…

— К черту! Иди ко мне. Пожалуйста, малыш…

— Ладно, солнышко… Уже иду… Только руки оботру…

Вика ничтоже сумняшеся реквизировала бесполезное уже полотенце, кое-как отерлась от масла и уже через мгновение оседлала мой живот, оперши́сь ладонями о плечи и склонив ко мне голову. Ее колдовские, доныне непроницаемые глаза с любопытством обшарили мое лицо, и я впервые различил зрачки, привольно распустившиеся в темно-кофейном цвете ее радужки и почти слившиеся с ней в отблесках застывшего вокруг нас янтарного полусвета.

— Привет! Вот и я, — поприветствовала меня девушка. — Соскучился, мой хороший? Можно я немножко тебя рассмотрю? Ты тоже приглядись ко мне получше — вдруг я не та, кого ты ждал. Вдруг что-то не так или что-то не там, где нужно… Хотя ерунда, конечно: ведь я идеальна… Вот, значит, как ты у меня зарос. По самые уши. Экое дурнолесье! Щетинке сколько дней? Три? Четыре? Уже мягкая — и на том спасибо… Нос у тебя суперский. Могучий носище. С таким носом у нас быстро все сладится: раз, два и в дамках. Дай поцелую… М-мм… А мой носик нравится? Прелесть, правда? Ну? А чего тогда не целуешь? Ждешь, пока медом намажут? На-на, не тянись, шею надорвешь… Вот! Теперь у меня есть поцелованный нос: лиха беда начало… Это почему у тебя такие губы? О-хо-хо… Ну-ка, расслабь… Расслабь, говорю, — меня тихонько постучали по губам. — А теперь облизнись… Димочка, я серьезно: посмотри на меня, какая я секси, и облизнись… Видишь, как я на тебя облизываюсь? Как лисичка на курочку. Могу еще раз… И еще… И еще… А сейчас — ты… Твоя очередь… Вот, молодец! А помедленней? Совсем другое дело… Ну, а теперь попробуй меня, солнышко… Я коснусь тебя губами, и ты почувствуешь мой вкус. Он особенный, как и у всякой девушки, которая могла быть на моем месте. Важно, чтобы мой вкус оказался тебе в радость. Я в этом ни чуточки не сомневаюсь, но должен увериться и ты… Вот — мое дыхание… Офигенно, да? Вот — мое тепло… Вот — мягкость моей кожи… Губы немножко шершавые, заметил? Это от ветра… А дальше знаешь, что будет? Дальше будет горячо и влажно. Может закружиться голова… Предупреждаю: у меня чумовой язык и острые зубки… Только, родной мой. Это наш первый поцелуй. Не съешь меня, ладно?

Вика была восхитительной. Когда я вновь увидел ее глаза, мне показалось, что они медленно переливаются всеми цветами и оттенками, какие только есть между темно-каштановым и угольно-черным.

— Кто ты? — спросил я, невольно вздрогнув. — Откуда ты? Почему ты во всем права? Как тебе это удается?

— Ну, уж нет! — мгновенно ответила Вика. — Никакого пафоса! Даже не смей! Дима, я — обычная девчонка, которая мечтает с тобой переспать. Вот кто я такая. Самая что ни на есть обыкновенная и притом довольно бесстыжая. Если еще не понял, я сижу голым задом у тебя на животе и прекрасно себя ощущаю. И не только задом, между нами говоря. Ну, там «рощица берез в апреле» и так далее… Не воображай меня той, кем я не являюсь. Я гораздо проще, чем можно подумать. И я делаю простым все, к чему прикасаюсь. Простым, естественным и несущим только радость. А сейчас я прикасаюсь — к тебе… Слышишь? Чувствуешь? Ох, а я-то как чувствую! Мама дорогая, ну и монумент! Сокол мой небесный… Ненаглядный мой…

— Господи… — сказал я. — Я ведь не плачу, правда?

— Конечно нет, — девушка отерла мои щеки ладонями и поцеловала в уголок глаза. — Это всего лишь море. Огромное чудесное море в твоей душе…

— Вика, я хочу тебя!

— И правильно, — она стянула футболку и, приподнявшись на коленях, широко распростерла руки, как бы изображая из себя птицу. — Вот я какая! Грудь, живот, срам — все перед тобой. Ты смотришь на меня прямо и открыто, и я вижу, как сильно тебе нравлюсь. А я очень люблю нравиться — в этом моя жизнь… Хороший мой! Помни одно… Все можно!

Дальше все было именно так, как я хотел. Сам я, наверное, толком и не понимал, чего хочу от этого юного, еще неизведанного мной существа, но Вика знала это за нас двоих. Она поила меня своими поцелуями ровно тогда, когда во мне вспыхивала жажда и я сгорал от желания вновь насладиться тем опьяняющим вкусом, с каким всякий раз ко мне возвращались ее губы. Она сплеталась со мной так тесно, что я переставал различать, где кончается мое естество и начинаются крепкие, невероятно деятельные объятия моей любовницы, чьи руки не останавливались ни на мгновенье, исследуя каждый уголок моего тела и успевая подтолкнуть мои собственные пальцы туда, где им следовало быть в настоящую минуту. Вика не признавала границ: она хотела все рассмотреть, все ощутить, все попробовать — пытливым взглядом, горячими ладонями, чутким ртом. Она настойчиво направляла мои глаза и мое лицо к таким откровениям своей плоти, которые можно было бы счесть отталкивающими, если бы они не были столь великолепны и столь желанны. В какой-то миг, в продолжение какой-то шалости, ее стопа, охваченная памятным Алениным браслетом, опустилась на мой лоб и заслонила от меня все окружающее. Не знаю, какая магия заключалась в этой узкой подошве, в этих крохотных пальчиках, но я целовал их так долго и с таким упоением,