Иван-Дурак - Ольга Матвеева

— Вот что, сынок, ты мне эти глупости брось! Я тебя ценю вовсе не за то, что ты муж моей дочери — ты мне как работник дорог, так что увольнять я тебя не собираюсь, только если ты сам вдруг надумаешь уйти. Твои отношения с Олей — это одно, а наши с тобой — это совсем другое, и не надо мне тут путать туризм и эмиграцию. Это разные вещи. А Оля… Жаль мне, конечно, что не сложилось у вас: с тобой я был за нее спокоен, даже не за нее больше, а за Лесю. Что и говорить, хороший из тебя отец получился, даже получше, чем некоторые родные папашки… Жаль, нда, очень жаль. — Михаил Львович тяпнул еще рюмаху, закусил маринованным огурчиком. — А может, простишь ее? Жили бы как прежде. — Иван отрицательно помотал головой. — Ну и правильно, я б за такое вообще прибил бы и из дома выгнал, в чем мать родила. — Михаил Львович грозно посмотрел на жену. Та съежилась. — Бабы, бабы — волос у них долог, да ум короток. Вишь ты, что эмансипация-то с ними сделала — совсем от рук отбились, черте что творят. При домострое-то их за такие дела живьем в землю закапывали, так, небось, и не прелюбодействовали, боялись! А сейчас равные у них, видите ли, права!

— Михаил Львович, — робко ввернул Иван, который сидел уже весь потный и красный, — я бы предпочел больше не обсуждать эту тему. Как-то она мне не слишком приятна, знаете ли.

— Ладно, не буду, не буду. Прости меня, дурака старого. — Михаил Львович похлопал Ивана по плечу. Давай выпьем за твою новую, свободную, холостую жизнь! — он завистливо вздохнул.

Когда Иван сообщил Ольге о предстоящем разводе, она долго бесновалась. Кричала, что это она должна была на развод подать, причем давно, что он всю жизнь ей своей добротой и благородством исковеркал! Что это совершенно несправедливо и недопустимо, что это он от нее ушел, а не она его выставила из дома, тем более еще разводиться собрался! Что она теперь будет подружкам говорить? Что ее муж бросил, потому что она ему изменяла? Никто ведь не поймет, что изменяла она ему исключительно потому, что он слишком хороший был. Этого ведь никто не поймет! У людей мужья пьют, дерутся, гуляют. Тут-то понятно все и простительно. А кто теперь ее, Ольгу, пожалеет? Кто ей посочувствует? Так! Никакого развода она ему давать не собирается, а если до суда дойдет, то она у него и квартиру отсудит, и алименты огромные, и с дочерью видеться не даст. И вообще она не понимает, зачем им разводиться: ну живут себе отдельно, ну трахаются с кем хотят, штамп в паспорте стоит, и она, Ольга, с этим штампом не разведенка какая-нибудь, а вполне себе законная жена, хоть и свободная. Так что она категорически против развода и будет всячески ему препятствовать. Иван твердо ответил, что он, в свою очередь, категорически настроен на развод и никакими угрозами его не запугать, а подружкам своим она может про него врать все что угодно, это его заботит мало.

Через неделю Ольга позвонила и сообщила, что она согласна на развод и на все условия Ивана. Он понял, что этому звонку предшествовал серьезный разговор отца с дочерью: Михаил Львович всегда был убедителен в аргументации своих пожеланий.

Саму процедуру развода Иван помнил плохо. Помнил, что волновался он даже больше, чем перед свадьбой, что вид имел крайне потрепанный, даже носки умудрился разные надеть и все переживал, что Ольга это заметит и будет над ним глумиться в своей обычной манере. Однако Ольга, похоже, и сама волновалась не меньше Ивана, хотя и выглядела в отличие от него даже лучше, чем обычно: была в прическе, сотворенной в салоне, в элегантном темно-синем платье, туфлях на высоченных каблуках. Весь вид ее кричал: видишь, какое сокровище ты теряешь! Где ты еще сыщешь такую красивую женщину? Ты еще горько пожалеешь, что отказался от меня! Горько пожалеешь! Впрочем, говорящим в Ольге был только вид — сама она хранила гордое молчание. Точнее, общалась исключительно со своим адвокатом, которого привела с собой, несмотря на достигнутые договоренности касательно развода, да отвечала на вопросы мирового судьи. Когда все было закончено, Ольга, так и не взглянув на своего теперь уже бывшего мужа, запорхнула в свою красивую машину и укатила в свободное, разведенное будущее. А Иван тоже сел в свою машину и тоже укатил. Он долго кружил по городу, пытаясь заглушить тоску, которая сменила волнение. Тщетно. Его преследовал образ Ольги, которая сейчас, когда он окончательно ее утратил, представлялась ему какой-то совсем уж невероятной красавицей. Он мучительно сожалел, что никогда больше не прикоснется к ее гладкой, прохладной коже, не задохнется от восторга, когда она выйдет из спальни в новом платье, что никогда уже они не будут спать в одной постели, тесно прижавшись друг к другу. Никогда. Развод — это ведь не смерть, но сейчас было очень похоже.

Дома Ивана встретили друзья-товарищи, которые пришли поддержать его в трудную минуту, которую, впрочем, они отчего-то называли радостной. Не дав новоиспеченному холостяку опомниться, сунули в его руку стопку водки и заставили выпить за собственное досрочное освобождение из оков брака. Иван послушно выпил. Потом они усадили его за стол, обильно уставленный закусками и бутылками, и принялись повествовать о прелестях свободной жизни, не забывая при этом выпивать и закусывать. Друзья поведали, что Иван для себя-то пожил как-то совсем мало — как-то слишком быстро его охомутали, что почти не довелось ему вкусить беззаботных радостей юности. Но ведь не поздно еще — он совсем еще молод и очень вовремя скинул с себя этот тяжкий груз, это ярмо в виде жены и дочери. И вот сейчас, сейчас — самое время наверстывать упущенное. Добрать все-все-все возможности, утехи и наслаждения, от которых он добровольно отказался ради сомнительного удовольствия быть женатым. Иван приободрился и с пьяным энтузиазмом распространялся на тему, какая же все-таки у него бывшая жена сука, да и вообще все бабы такие. Друзья-товарищи вдохновенно ему поддакивали и не скупились на примеры из собственной жизни.

Проснулся Иван рядом с незнакомой женщиной. Подумал еще — хорошо хоть в своей постели, а не где-нибудь в канаве. Как здесь оказалась эта блондинка с размазанной по лицу косметикой, он решительно не помнил. Позже выяснилось, что это проститутка, которую вызвонили для Ивана его друзья-товарищи в качестве подарка по случаю начала холостяцкой эпохи в его жизни. Вызванивали они ее всего на часочек, и уплачено ей было за часочек, только она как-то подзадержалась, поддавшись на уговоры выпить рюмочку «беленькой», а потом еще одну и еще одну… И теперь вот сидела она на Ивановой кровати, продирала обрамленные осыпавшейся тушью глаза и требовала с хозяина помещения плату за дополнительное время, проведенное с ним. Причем ни она, ни Иван не помнили, было ли между ними то, ради чего, собственно, и призвали сюда эту девушку. Деньги Иван ей все же отдал и даже чаем напоил. А потом, после того как она, наконец, ушла, мучаясь похмельем, проклинал свою невоздержанность, обещал себе больше так не напиваться и посмеивался, морщась от головной боли, над своим бравурным возвращением в отряд холостяков.