Иван-Дурак - Ольга Матвеева

— Верочка, а знаете что? Может быть, вы дадите мне почитать свои стихи, а сейчас мы поедем по домам? Поздно уже, а завтра рано на работу.

— Вам не понравилось? — глаза Верочки наполнились слезами.

— Мне очень понравилось, правда, — Иван для убедительности даже руки к сердцу приложил, — очень понравилось, но завтра у меня очень важная сделка, и мне нужно быть в форме. Вы очень талантливая поэтесса, Верочка. Да, кстати, я бы с радостью еще послушал ваши стихи в машине по дороге домой.

Верочка дала себя увезти. Впрочем, стихов больше не читала, лишь тихо плакала, отвернувшись к окну.

— Я вас испугала? — спросила Верочка на прощанье, — вы, наверное, больше никогда не придете? Такая моя, видно, судьба: мужчины всегда бросают меня после первого свидания. Никому, слышите, никому не пожелаю я участи белой вороны! Это совершенно ужасно — быть не как все. Ни один человек на всем белом свете тебя не понимает. Это же беспросветное одиночество! Господи, как я несчастна! — Верочка глубоко вздохнула, будто бы пытаясь справиться со своими эмоциями, выдохнула. — Что ж, спасибо, Иван, за подарки, за ужин, за радость, что вы мне подарили. Вы были очень добры ко мне. Я этого никогда не забуду. Прощайте! — она утерла слезинку и скрылась за обшарпанной дверью подъезда. Жила она в потрепанной временем хрущевке, не в самом престижном районе города. Собственно, Иван, наверное, сильно подумал бы, если бы ему предстояло сунуться сюда вечером без машины.

Что сделал бы нормальный мужчина после такого дивного свидания, во время которого он не получил удовольствия, не получил даже надежд на удовольствие и испытывал лишь мучительное чувство неловкости, близкое к стыду. Зачем продолжать такие отношения? Вот, что бы он подумал. Словом, любой здравомыслящий человек сбежал бы от Верочки без оглядки. Любой здравомыслящий человек расценил бы ее прощальную тираду как уловку, как своего рода психологический шантаж и тем более сбежал бы без оглядки. Видимо, именно так и поступали все предшественники Ивана. Но Иван… Ему стало безумно жаль девушку. Она ведь такая бедная, такая одинокая, такая несчастная. Непременно должен найтись рыцарь, который вытащит царевну-лягушку из болота, в котором она вынуждена жить, и откроет для нее новый, яркий, радостный мир! И почему бы ему, Ивану, не стать этим чудесным рыцарем? К тому же, как он жил в последнее время? Болтался, как злобный, безответственный мотылек от цветка к цветку. Пора бы ему уже и доброе дело какое-нибудь сделать. Например, вытащить из трясины одиночества безумную, но, очевидно, очень добрую поэтессу. А вот интересно, как эта поэтесса целуется? И какова она в постели? А вдруг она настоящий ураган? Ведь так бывает. Вдруг у этой возвышенно-несчастной тихони вулканический темперамент. Непременно надо это проверить. К тому же, все-таки нужно узнать, как она выглядит с приличной прической и без этих отвратительных очков. А со спутанными волосами после бурной ночи? Столько загадок.

Утром Иван позвонил Верочке в музей и ласковым голосом предложил ей отпроситься у начальства часика на полтора после обеда. Верочка была настолько шокирована тем, что мужчина рискнул позвонить ей после той поэтической истерики, что она устроила вчера, что безропотно согласилась и даже не поинтересовалась, зачем ему это нужно. Но мысленно предположила, что этот добрый волшебник готовит для нее какой-то очередной приятный сюрприз. Может быть, он еще накупит ей нарядов? Это было бы так прекрасно. Дело в том, что вчера вечером, когда Верочка добралась до своей квартиры, желание рыдать у нее мгновенно исчезло: она достала все свои обновки, принялась их примерять и с упоением вертеться перед зеркалом. Впервые в жизни она была довольна своим отражением, впервые в жизни она поняла, что красива. Вот бы еще сходить в парикмахерскую и купить новую оправу. А еще лучше линзы — и вовсе избавиться от очков. Впервые в жизни Верочка разрешила себе подумать, что в деньгах есть какой-то смысл, что они могут сделать существование значительно приятнее. Разве выглядела бы она, как кикимора, если бы у нее были деньги. Собственно, и раньше подобного рода мыслишки посещали романтическую головку Верочки, но она с ними тут же жестоко расправлялась — ибо была убеждена, что счастье отнюдь не в деньгах и даже не в их количестве, и ценность человека тоже измеряется отнюдь не деньгами, которые он зарабатывает. Точнее, это было не ее собственное убеждение, а материнское, которое досталось Верочке в наследство. Если уж честно, это было почти единственное, что Верочке от нее досталось. Если не считать, конечно, с десяток комплексов, заблуждений и нескольких винтажных, пропахших нафталином, платьев, костюмов и туфель времен маминой молодости. Мама работала библиотекарем и была уверена, что в мире нет ничего дороже сокровищницы мировой литературы. Для нее будто бы имели ценность только книги, только искусство, только проявления духа. Других ценностей у нее, в общем-то, и не было. Разве что тоненькое золотое колечко с искусственным рубином, которое ей подарил в молодости некий поклонник. Изредка мама доставала его, клала на ладонь, любовалась и томно вздыхала. Иногда еще говорила: «Ах, Верочка, это была история, достойная пера Шекспира! Никому больше я не доверила бы этот сюжет! Это была такая любовь, такая любовь! Если бы нас не разлучили… обстоятельства, все могло бы быть по-другому… Я так и не смогла больше никого полюбить. Никто так и не смог сравниться с ним… Ах… Ох…». Когда Верочка интересовалась, о ком говорит мать, та лишь вздыхала еще тяжелее, закатывала глаза к потолку и произносила с невыносимой тоской в голосе: «Я не могу тебе этого сказать, девочка! Эту тайну я открою тебе только на смертном одре!». Верочкина мама непрестанно болела, но умирать, однако, не спешила. Поэтому девушка могла лишь догадываться, что речь идет об ее отце, которого она никогда не видела и ничего о нем не знала. На вопросы об отце мать не отвечала, лишь вздыхала и выдавала фразы вроде: «Это был замечательный человек, но судьба-злодейка помешала нам быть вместе». Не женщина, а чахоточный Сфинкс. Друзей у Верочки не было, поскольку дружба требует времени, а его-то как раз у девочки и не было — мама ведь постоянно болела, за ней нужно было ухаживать, нужно было самой убирать квартиру, готовить еду, мыть посуду, стирать. А мама по вечерам после работы сначала устраивала жуткий скандал, если была не помыта посуда, потом ела приготовленный дочерью ужин, а потом с разнесчастным видом укладывалась на диван, стонала, жаловалась на недомогание, головокружения, балбесов-студентов, которые утомили ее своим невежеством, необразованностью, грубостью и шумом, который они производят в читальном зале библиотеки. И вообще, жизнь ужасно несправедлива: таким вот молодым нахалам достается все, а тонким, высоко духовным натурам, как она, достаются лишь болезни, нищета и непослушная дочь, которая только из-под палки соглашается помочь по дому. Мать пускала слезу, Верочка обнимала ее. Мать успокаивалась и погружалась в чтение очередной книги, а девочка шла мыть посуду, замачивать белье в тазике, а потом еще доучивала уроки и уже ночью добиралась до чтения, которое тоже страстно любила. Только много лет спустя Верочка поняла, что мать, да и она сама тоже, просто сбегали из своей убогой, нищей жизни, в которой не было ровным счетом ничего примечательного, в прекрасный, увлекательный мир литературы, полный приключений, страстей, душевных терзаний, радости и боли. В том мире им было комфортнее, в том мире было интереснее, в том мире было счастливее. К тому же, когда они туда сбегали, можно было ничего не менять в реальном мире, в котором они жили… А точнее, существовали.