Джон Кеннеди - Хью Броган

По крайней мере, было ясно, что армия была разделена: люди на полях сражений во Вьетнаме были категорически несогласны с оценкой своих начальников. В Вашингтоне госдепартамент был расколот между последователями осторожного Раска, приверженца «холодной войны», и «крокодила» Аверелла Гарримана, который давно разочаровался в династии Нго и теперь свирепо нападал на несогласных с ним коллег. Доклады ЦРУ противоречили донесениям разведывательного управления министерства обороны США, созданного усилиями Макнамары. Вице-президент все еще оставался лоялен Диему. Конгресс застыл в ожидании. Белый дом был в смятении. Он все еще придерживался мифа, что война необходима и будет выиграна; это было видно по выступлениям президента; если бы новости о реальном положении дел и разброде в администрации стали известны, это создало бы большие трудности. Но правда все же просачивалась. Дэвид Халберстам из «Нью-Йорк тайме» наводнил свою газету самыми мрачными репортажами о ситуации в дельте Меконга (где жило много южновьетнамцев), как и о приближающейся гражданской войне в Сайгоне.

На этом этапе вьетнамская проблема представлялась Вашингтону — Белому дому, госдепартаменту и Пентагону — проблемой, связанной с Нго Дин Диемом: война не могла быть выиграна, если бы он продолжал прежний курс — если он вообще еще сохранял власть. Очень немногие видели, что реальная проблема заключалась в самом американском присутствии в Южном Вьетнаме. Среди этих немногих был и сенатор Майк Мэнсфилд, лидер демократов в Сенате, который по просьбе Кеннеди в 1962 голу посетил Южный Вьетнам и впоследствии написал: «Это их страна, и их будущее поставлено на карту, а не наше. За игнорирование этой реальности мы не только заплатим огромную цену, выражающуюся в средствах и жизнях американцев, но можем также оказаться в незавидной позиции во Вьетнаме, в которой прежде уже побывали французы». Кеннеди не нравился этот анализ, но, как он сказал Кеннету О’Доннелу, «я рассердился на Майка за несогласие с нашей политикой столь окончательно, и я зол на себя, потому что я, кажется, начинаю с ним соглашаться»[326]. Но это не было выходом летом 1963 года. Кеннеди направил в Сайгон нового посла, Генри Кэбота Лоджа-мл., которого он победил на выборах 1952 года в Сенат от Массачусетса, который был кандидатом в вице-президенты Ричарда Никсона в 1960 году. Лодж потерял всякую веру в Диема и был готов поддержать переворот против него; однажды он посетил президентский дворец и продолжил политику Нолтинга, отстранив генерала Харкинса от любой информации о его делах с Вашингтоном (что Харкинса очень разгневало): он считал Харкинса марионеткой Диема. Кеннеди отправил в Сайгон несколько особых посланников, чтобы они посмотрели на ситуацию. Одну из таких миссий составили Джозеф А. Менденхолл из госдепартамента и генерал военно-морских сил Виктор Крулак: они прислали столь противоречивые доклады (Менденхолл предсказывал поражение, Крулак — победу), что президент спросил: «Вы оба были в одной и той же стране или я ошибаюсь?»[327]. Снова туда были посланы Максвелл Тейлор и Роберт Макнамара, скорее, к неудовольствию Лоджа. Кеннеди в своем послании постарался смягчить его: «Я прекрасно понимаю проблему, которую вы видите в приезде Макнамары и Тейлора. В то же время мне действительно необходим их визит, и я верю, что мы сможем выработать средства с учетом ваших интересов»[328]. По крайней мере, он понял, что трудного выбора больше не избежать, но он его все еще не сделал.

Его трудности (и его советников) были полностью высвечены в деле с телеграммой Хилсмана. Несколько южновьетнамских генералов довели до сведения американцев информацию о возможности переворота, и 24 августа 1963 года госдепартамент послал Лоджу телеграмму с предписанием, составленную Роджером Хилсманом и Авереллом Гарриманом. Ключевое предложение гласило: «Если, несмотря на все ваши усилия, Дием проявит упрямство и откажется, тогда нам следует допустить возможность, что ему не удастся удержаться у власти»[329]. Таким образом, генералам дали зеленый свет. К несчастью, это было в выходные дни («Никогда не занимайтесь делами по выходным», — сказал впоследствии Мак-Джордж Банди)[330] и младшие члены администрации разъехались. (Кеннеди находился в Хьянниспорте). Благодаря не только этому, но и путанице между Хилсманом и репортером. Суть этого очень конфиденциального послания стала известна газетам[331]. Все, кто передавал сообщения по телефону — Кеннеди, Раск, Макнамара, Тейлор — были разгневаны этой утечкой, нанесшей ущерб, а ни слова не было произнесено, когда в понедельник 26 августа собрался Совет национальной безопасности. У Кеннеди была причина для недовольства, но он не позволил своим советникам использовать утечку информации, чтобы по зрелом размышлении обдумать политику. Он обошел вокруг стола, спрашивая всех по одному: «Не хотите ли вы, мистер Раск, изменить кое-что? Нет. А вы, мистер Макнамара, не хотите ли изменить средство связи? Нет. А вы, генерал Тейлор..?»[332]. Политика осталась прежней, но после этого заседания Кеннеди мрачно заметил: «Мое правительство разваливается»[333]. В администрации споры продолжались весь сентябрь, удивляя южновьетнамских генералов своей нерешительностью и отступлением, но споры вокруг этого были напрасны. К несчастью, Бобби Кеннеди отходил от вопросов внешней политики по мере того, как работа в департаменте юстиции становилась все более напряженной; возможно, он начал забывать о главном, чему его научило дело Бей-оф-Пигз, а именно — о том, что тыл президента должен быть защищен, и только он может это сделать. Если бы Джек остался жив, Бобби обязательно поддержал бы его по мере того, как вьетнамский вопрос становился все более настоятельным. Ею таланты находились в самом расцвете. На сентябрьском заседании Совета национальной безопасности он правильно ставил вопросы: «Насколько он понял, мы были там, чтобы помочь людям сопротивляться установлению коммунистического режима. Первый вопрос заключается в том, можно ли ему успешно противостоять при любом правительстве. Если нельзя, то следует полностью уйти из Вьетнама, а не ждать… На основной вопрос — можно ли сопротивляться установлению коммунистического строя с любым правительством — не было дано ответа, и у него не было уверенности, что кто-то обладает достаточной информацией, чтобы на него ответить»[334]. Но подобный здравый смысл не оказал большого влияния на президента, кроме, может быть, глубоко скрытых его мыслей.