Джон Кеннеди - Хью Броган

Почти сразу же ему пришлось вникать в реалии дня. Как мы уже видели[314], Эйзенхауэр, по окончании срока своего президентства, сделал все возможное в его силах, чтобы убедить Кеннеди, что должны быть предприняты самые энергичные меры, чтобы защитить Лаос от коммунистического империализма: «[он] говорил с большим чувством, что Лаос являлся ключом ко всей территории Южной Азии… Он утверждал, что нельзя позволить коммунистам ее захватить… Президент Эйзенхауэр настаивал на том, что определяющим действием должна быть защита Лаоса»[315]. Кеннеди вскоре отказался от применения «теории домино» и обратился к дипломатическим усилиям — это было не очень много, народ Лаоса продолжал страдать, по большей части из-за продолжающейся войны во Вьетнаме, но безопасность Соединенных Штатов и прочность «свободного мира», казалось, не подверглись влиянию позорного отступления от незащищенной позиции. В прошлом выводы такого урока нашли бы, очевидно, свое применение; в то время он был незаметен, да и Вьетнам, в противоположность Лаосу, имел длинную береговую линию. Все это было доступно американской власти.

Падения и взлеты вьетнамской политики были едва зафиксированы администрацией Кеннеди во время ее первых тридцати месяцев пребывания у власти. «Деньги, средства и люди» (американские военные советники) щедро выделялись Южному Вьетнаму; высокопоставленные визитеры часто посещали Сайгон, начиная с вице-президента Джонсона в мае 1961 года; затем в Вашингтоне, Сайгоне и на Гаваях были проведены конференции; в результате предпринятых усилий все согласились, что дела идут хорошо и будут еще лучше, как и было доложено президенту. Кеннеди, у которого имелось множество других более важных дел, согласился продолжить политику Эйзенхауэра, подкрепленную кстати увеличившимся потоком средств, энергией «Нового рубежа» и большим изначальным желанием сотрудничать с Нго Дин Диемом. Когда он публично ссылался на Вьетнам (что было не очень часто), то это всегда происходило в терминах парадигмы «холодной войны» и «теории домино»: например, на пресс-конференции 11 апреля 1962 года, когда журналист поднял вопрос о том, что американских солдат убивают в Южном Вьетнаме, он ответил: «Меня чрезвычайно заботят те американские солдаты, которые ставят себя в рискованные обстоятельства. Мы пытаемся помочь Вьетнаму поддержать его независимость и не попасть под власть коммунистов. Правительство заявило, что им нужна наша помощь, чтобы это сделать… это представляет собой очень опасную операцию, как первая и вторая мировые войны, Корейская война, где погибли многие тысячи и сотни тысяч американцев. Как и эти четыре сержанта в длинном списке. Но мы не можем перестать действовать во Вьетнаме»[316]. Другими словами, он придерживался трех принципов, хотя они быстро становились несовместимыми друг с другом и с реальностью. Официально все шло хорошо, президент и все его люди, объединенный комитет начальников штабов и их подчиненные принимали и разделяли эту линию. Но при просмотре документов, которые в большом количестве циркулировали между госдепартаментом, Пентагоном и посольством США в Сайгоне, они представлялись полными подспудной обеспокоенности, сомнений и тревог, их подтекстом прорывалась реальность. Парадигма не работала надлежащим образом. Но поражение и разгром еще представлялись невероятными; упоминать о возможности этого казалось презренной ересью, как считал Дж. К. Гелбрэйт.

Он посетил Сайгон в ноябре 1961 года, и неблагоприятно отзывался Кеннеди о Диеме: «Я благоразумно приспособился к восточному правительству и политике, но я не был достаточно подготовлен, чтобы иметь дело с Диемом… Политической реальностью является полный застой, который происходит скорее из огромной необходимости защитить себя от удара, чем страну от вьетконговцев. Мне вполне ясно, что отсутствие разумного начала, централизация контроля в армии, двойственность позиции губернаторов провинций, армейских генералов и политических администраторов, угодливая некомпетентность последних — все это происходит от его страха быть свергнутым»[317]. Он считал важным, что если Дием покинет Сайгон даже на день, то всем членам его кабинета понадобится его проводить и пригласить опять, «так как это принесет меньше вреда, чем кажется»[318]. Так считал Гелбрэйт, рассматривая ход событий в Южном Вьетнаме, когда во время визита в Вашингтон следующей весной (после того как он сопровождал в качестве посла Жаклин Кеннеди в поездке по Индии, которая была очень удачна, и вследствие чего был в хороших отношениях с президентом) он составлял меморандум с Авереллом Гарриманом, разойдясь с ним во мнениях по Южному Вьетнаму, предупредив, особенно подчеркивая, что «мы имеем растущую военную мощь. Это может постепенно расшириться до чего-то огромного, с трудом поддающегося решению о военном вмешательстве», и вновь подтвердил свои сомнения относительно Диема[319]. Этот меморандум был передан Пентагону для дополнений и встретил твердый отпор со стороны генерала Лемницера: «Эти предположения побуждают Соединенные Штаты начать переговоры с коммунистами, чтобы освободиться от хорошо известного обязательства противостоять коммунистам в Юго-Восточной Азии… Объединенный комитет начальников штабов был осведомлен о недостатках настоящего правительства во Вьетнаме. Однако президентская политика поддержки режима Диема и одновременное оказание давления на реформы в настоящий момент представляется единственной практической альтернативой»[320]. Лемницер заметил, что политические предложения Гелбрэйта были не столь убедительны, как его критика, но к критике он не обращался вообще. Дела шли как обычно и в следующем году, и далее. Дием не провел ни одной реформы. Все, что он хотел от Вашингтона, — это постоянной поддержки, денежных и военных средств (даже войск, если необходимо), о чем он их просил, и для себя — свободу действий. Единственное, что оставалось непонятным, это его упорное сопротивление, равнозначное самоубийству.

Дием не мог позволить своей армии серьезно бороться с вьетконговцами, опасаясь, что большое число жертв лишит поддержки общества и множество побед может побудить генералов, почувствовавших вкус успеха, свергнуть его. Он отказывался тщательно пересмотреть структуру своего командования из страха потерять контроль, по той же причине он не хотел слышать о попытках расширить свое политическое влияние. Когда к нему приходили визитеры, особенно американские, с ненужными новостями или советом, он уводил разговор в сторону с помощью простой уловки непрекращающейся беседы (по меньшей мере по одному случаю, который мог разбираться до шести часа). Его окружение убедилось, что с ним не стоит говорить ни о чем кроме того, что ему хочется слышать, так как вполне может быть, что он не поймет, как на самом деле плохо идут дела: какую территорию уже завоевали коммунисты, насколько неэффективно и непопулярно правительство и нелояльно настроены офицеры[321]. Единственный человек, которому он втайне доверял, был его брат Нго Дин Нху, чьей основной работой являлось руководство секретной полицией. Наблюдатели не могли понять, был ли Нху сумасшедшим или просто имел плохой характер; они были уверены, что он принимает опий, впадая в параноическое буйство или фантазию мании величия. Как бы то ни было на самом деле, он имел губительное влияние на Диема. В довершение всего у него была прекрасная, но жестокая жена, «леди-дракон» (как окрестили ее американские журналисты), чью ужасающую откровенность можно было использовать, чтобы охладить американское общественное мнение. В мае 1963 года правительство Южного Вьетнама состояло в основном из приближенных Диема и головорезов Нху. Генералы решили, что война не может быть выиграна, если не свергнуть Диема, или, возможно, потому, что им не нравилось быть отстраненными от власти и выгод, и начали планировать государственный переворот, для чего, как они полагали, им была необходима американская поддержка или, по меньшей мере, нейтралитет. Ничто не грозило, по крайней мере, в ближайшее время, кроме взрыва ненависти и насилия между правительством и буддистской церковью. Солдатам было приказано стрелять в толпу, отмечавшую 8 мая День рождения Будды Гаутамы; девять человек было убито и еще больше ранено. Дием отказался принять на себя ответственность или даже осознать происшедшее: он сказал, что к панике привел взрыв вьетконговской гранаты. Но факты не могли быть скрыты, и вскоре стали известны всем. Руководимые монахами, буддисты начали проводить демонстрации в каждом южном городе и встретили гораздо более определенное сопротивление со стороны правительственных войск. 11 июня, протестуя против религиозного преследования, на перекрестке в Сайгоне сжег себя монах Тхик Куанг Дук. Показанные на первых страницах американских газет и американским телевидением, эти инциденты вызывали чувство отвращения к Соединенным Штатам, усиливаемое мадам Нху, которая сказала, что захлопала в ладоши, когда услышала новости о первом случае самоубийства, и отдала целый ящик спичек для следующего «барбекю». Напрасно представители США в Сайгоне прибегали к поощрениям и наказаниям, чтобы побудить Диема примириться с буддистами. Сходным образом посол в отставке Фриц Нолтинг олицетворял собой политику «утонуть или плыть вместе с Диемом» и получил гарантии от Диема лично, но как только через несколько дней Нолтинг покинул Сайгон, Дием отдал приказ штурмовать все пагоды свои особым войскам (обученным в США). В результате — еще убитые и раненые; монахи заключены в тюрьму, а когда студенты университета, а вслед за ними учащиеся старших классов вышли на демонстрацию, было произведено множество арестов. В августе сжег себя еще один монах.