Цитадель - Октавиан Стампас

— Победить орден можно только ударив в сердце?

— Никто не знает где оно, хотя многие думают, что знают. Более того, думающий, что ранит, лишь умащивает тело ордена. Думающий, что умно предает, лишь умножает его неуязвимость.

Брат Гийом снова встряхнул свою баклажку.

— Вот вы, шевалье, свои последние шаги, перед тем как попасть в эту пещеру, совершали, как враг ордена. Враждебность эта возникла из малого, неполного знания, и после, скажем, этого разговора вы этих шагов совершать не стали бы. Самое поразительное заключается в том, что вы, стараясь ордену навредить, принес ли пользу. Или, по крайней мере, выполнили работу к этой пользе служащую.

— Я убил барона де Кренье.

— И посылая вас туда, я знал, что вы это сделаете. Не сохранять же вам в живых человека, осведомленного о вашем прошлом. Он, правда, пытался помочь вам, когда вы прислуживали ему, но… но мы договорились тем морали не касаться.

Де Труа усмехнулся.

— Но я также зарезал и ассасина, с которым встречался де Кренье.

Монах кротко вздохнул.

— Я вам больше скажу, вы убили и графа Раймунда Триполитанского, причем сделали это так, чтобы все подумали — это дело ассасинов. Насколько я понимаю, вы хотели цепочкою этих подтасовок поссорить Орден с замком Алейк, и, видимо, был момент, когда вам казалось, что для раздувания этой вражды вы сделали почти достаточно. А вот как обстоят дела в действительности — смерть великого христианского воина Раймунда Триполитанского в настоящий момент весьма выгодна Храму, ибо он недавно вступил в коалицию с госпитальерами, нашими самыми исконными и серьезными врагами. Что же касается ассасинов, у вас с ними особые счеты — это я понял сразу. Я даже не стану настаивать, хотя мог бы, чтобы вы немедленно отчитались по этому поводу, вы сделаете это сами. И я не пытки какие-то имею в виду. Отношения нашего ордена с этой воинственной исмаилитской сектой начались сравнительно давно. И до сих пор были взаимовыгодными. Но, с недавних пор, Старец Горы, проведав конечно же, о тучах, которые сгущаются над Храмом, стал позволять себе некоторые огорчительные небрежности по отношению к нам. Он поспешил сделать вывод о том, что в очень скором времени коалиция во главе с графом Д'Амьеном, раздробит нам голову. Настало время припугнуть его, а может быть и наказать.

— Каким же образом тут уместна смерть Раймунда Триполитанского?

— Поднимется волна народного возмущения против убийц ассасинов, война против них будет носить популярный характер, что, согласитесь, лучше, чем наоборот. Труп Раймунда, таким образом, дважды полезен.

Брат Гийом встал, размял затекшую спину, присел несколько раз. Потом подошел к квадратному отверстию, в котором плескалась вода и, толкнув ногой каменную плиту, закрыл его.

— Ну что вы мне, наконец, ответите, молодой человек?

— Не понимаю, — тоже встал шевалье.

— Уже несколько часов я уговариваю вас вступить в орден тамплиеров и до сих пор не получил вразумительного ответа. Лично мне мои собственные аргументы за это вступление кажутся убедительными.

— А разве у меня есть выбор.

— Конечно, — удивился брат Гийом, — вы можете или вступить, или отказаться.

— А если я откажусь.

— Вас немедленно убьют.

— Кто же в такой ситуации отказывается — саркастически хмыкнул шевалье.

Брат Гийом помрачнел, его, видимо, разочаровывал такой поворот разговора.

— Надеюсь вы понимаете, что вы не первый, кто прошел весь длинный путь от дна гниющей ямы до вершины относительного просветления. И были такие кто отказывался, как это не странно прозвучит, от дальнейшего движения в свет. За этим всегда стоят глубокие религиозные причины, запавшие в основание души искажения истины. Для них физическая смерть была более предпочтительным выходом, чем то, что им предлагалось. Лично я воспринимаю эту внезапную жертвенность, как слабость, как боязнь истины, леденящего ее дыхания. Она прекрасна, но холодна. Вы понимаете, о чем я говорю? Христианская могила тепла, как овечье подбрюшье, в сравнении с нею. Тяжко знать и видеть — благо человека — наслаждение слепотой.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Мне нужно привыкнуть к своему новому состоянию. Ведь вы предлагаете мне войти в тайное тайных, в святая святых ордена, в нарушение всех правил.

— Что вы имеете в виду? — поморщился брат Гийом.

— Я, как вы знаете не родовит.

— Я тоже всего лишь сын корабельщика.

— Я урод.

— Мое уродство просто менее заметно.

— Я никогда не носил креста и пролил много христианской крови.

— С трудом можно найти христианина, который бы этого не сделал.

— Я ассасин!

— Не так давно я предсказывал вам, что вы сами в этом признаетесь.

— Тогда, — шевалье сглотнул слюну, — тогда я согласен!

Брат Гийом еще раз потянулся и еще раз присел. Даже по его обычно бесстрастному и холодному лицу, можно было заметить, что он доволен таким завершением разговора.

— И сразу же за дело.

— За дело?

— Обряд посвящения, видимо, уже закончился. Теперь начнутся выборы великого магистра и через час или два у нас будет новый верховный воитель, и мниться мне, что станет им граф де Ридфор.

— По разговорам в капелле приора Борже я понял, что все хотят чтобы избрали де Марейля.

— Великий магистр не обязан быть человеком выдающимся, но нельзя допустить на это место и полное ничтожество. Ридфор порывист и непредсказуем. Именно эти качества великого магистра будут нужны Ридфору в ближайшие годы. Но хватит пока об этом, у нас еще будет время для разговоров на эту тему, а теперь одно практическое и немедленное дело.

— Я готов.

— И хорошо. Вам придется немедленно ехать в лепрозорий.

Все что угодно, был готов услышать шевалье, но это слово его поразило.

— Лепрозории.

— И привезти оттуда короля Иерусалимского. Вы ведь обещали ему в обмен на план тайника, что вызволите его оттуда. Придется вам выступить в качестве человека, выполняющего свои обещания.

— Я действительно ему это обещал, но не предполагал даже пальцем пошевелить ради выполнения этого обещания.

— Привыкайте, — брат Гийом потряс пустую баклажку, — в вашей новой деятельности могут произойти и еще большие неожиданности.

— А для чего прокаженный понадобился здесь?

— Тайно взбунтовался двойник его величества, писец по имени Бонифаций. И теперь он со своими новыми друзьями-госпитальерами готовит сильный выпад против нас. Они хорошо подготовились и у них могло бы получиться. Ведь нас не любят в этом городе, так уж сложилось. Как бы не был богат человек, он должен помнить, что нищие, когда их очень много, могут быть опасны. Нынешний Иерусалим нам уже не переучить. И если мы проиграем, тем братьям, что придут вслед за нами, все придется начинать сначала. Вряд ли они вспомнят о нас добрым словом. Что делать с нынешним Иерусалимом, мы решим несколько позже, а пока нам нужно его отстоять. И настоящий король очень нам в этом поможет. Уже готовы пятнадцать вооруженных людей, при предъявлении этого перстня они поймут, что обязаны вам беспрекословно подчиняться.

Шевалье подбросил в руке довольно массивный серебряный перстень, на нем была изображена сложная геометрическая фигура.

— То есть вы еще до начала разговора со мной знали, что я стану вашим союзником.

— Союзник не то слово, исходя из правил принятых в нашей обители, вам надлежит называть меня братом.

— Братом во Христе, или вы намекаете, брат Гийом, на те высшие силы, о которых несколько раз упоминали.

— Это долгий разговор, может быть длиннее, только то состоявшегося. Мы вернемся к нему, это я обещаю, но вам теперь известны лишь самые общие очертания ордена, что составляет наше тайное и истинное знание.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. СПАСИТЕЛЬ

Настоятель монастыря св. Лазаря долго и внимательно рассматривал поданный ему пергамент. Он был третьим настоятелем здесь за то время пока в лепрозории содержался прокаженный король Иерусалимский. Он был убежден, что этот человек сумасшедший, но при этом прекрасно знал, что малейшая безалаберность, ничтожнейшее упущение в деле присмотра за ним может стоить ему не только места, но и жизни. И вот его будят ночью и перед ним предстает человек исключительно похожий на того негодяя, притворившегося прокаженным и пробравшегося во внутреннюю тюрьму к сумасшедшему Бодуэну. Отец Циркуни прекрасно помнил, что случилось с его предшественником из-за этого типа с пятнистой рожей! И вот теперь перед ним лежит послание графа де Торрожа, не больше ни меньше, с требованием передать пятнистому прокаженного короля. Сомнений в достоверности документа быть не могло. Но, с другой стороны, отец Циркуни не мог сбросить со счетов упорные слухи, циркулирующие уже несколько дней по монастырю, что граф де Торрож мертв. Что делать? Не подчиниться письму было нельзя, трудно было даже вообразить, что с ним сделают господа рыцари Храма. Но ощущение подвоха, какой-то несообразности не оставляло хитрого, хоть и заспанного итальянца.