Оковы равновесия - Яна Алексеева

Не винил и не виню никого. Пережил, смирился. Привык.

Такова моя доля в этом мире. И мотает меня по дорогам, не спрашивая разрешения, судьба-злодейка.

— Медяк за вход, — вздохнул стражник, не обнаруживший в сумках ничего подозрительного.

Нашарив монету, опустил в холщовый мешочек, болтающийся на крюке у калитки. И, взявшись за повод, прохромал в ворота.

Подволакивая ногу, я медленно брел по мостовой. Ровной, благословен будь местный совет. Камень для кладки и фундаментов возили явно с холмов, темный с серыми прожилками, а вот дерево на стены откуда только не брали.

Бревна и светлая доска из ближайшего леса сменялись красноватой древесиной южнолесья и крашенным в желтое, струганым брусом северо-запада. Поплутав по пустынным узким боковым улочкам между пышных палисадников и узорчатых решеток, вышел на небольшую площадь. Тут же стало понятно почти полное безлюдье окрестностей.

На площади царила осенняя ярмарка. Пестрая толпа колыхалась, создавая неповторимый меняющийся рисунок, словно живая мозаика. Кафтаны и платья всех цветов радуги, алые сарафаны и меховые тужурки селян мешались с темным шелком и белым атласом полукровных кланов. Но шум был непривычно деликатный, приглушенный. Обычно от ора торговцев звенело в ушах, а тут нет такого. Эдакая вежливая мелодичная перекличка.

Может быть, оттого, что тут же, на площади, стоял дом Совета. У местных властителей, видно, чувствительные уши.

Ну, все бывает.

А дом, право слово, был больше похож на княжеский терем. Темные просмоленные бревна на два этажа, медовые резные наличники и ставни, крутые ярко-желтые коньки на покатых крышах и карнизы с узорчатыми краями, красная черепица на башенках. Высокое крыльцо, застеленное алой дорожкой, и разноцветные фонарики, развешанные по углам.

Тут же, на площади, напротив терема, расположился трактир. Пробираясь по краю гомонящей толпы, уворачиваясь от подкованных сапог и острых каблучков сафьяновых туфелек, я недоверчиво рассматривал невысокое строение. В неспешно наползающих сумерках терялись детали, но, похоже, длинное одноэтажное здание было построено из разноцветного кирпича.

Меня затопило смутное чувство узнавания.

На фасаде красно-желто-белые пятна складывались в цветочный узор. Засмотревшись, я едва не лишился кошелька и расчихался, когда по лицу мазнул чей-то меховой воротник.

Дохромав до ворот, удивленно погладил гладкое дерево. Путников здесь встречали настоящие тотемные столбы в полтора роста высотой, увенчанные мастерски вырезанными лошадиными головами. Весьма характерными. Элфлинги искоса взирали на людской поток, раздувая точеные ноздри, презрительно скалились и будто бы готовились взвиться в атакующем прыжке. Серебристые гривы струились вниз, переходя в сложный круговой узор.

Подворье пустовало. За спиной гомонила толпа, над ухом недовольно фыркала Рыска. Болела нога. Кажется, начал накрапывать дождь.

Ну вот и договорились.

Я шагнул внутрь.

Неожиданно двери таверны широко распахнулись, заливая светом утоптанную землю, ворота и меня, на миг застывшего в широком проеме. Наружу высыпала еще одна веселая толпа.

Вот уж мало мне!

Подавшись влево, натолкнулся на выскочившего из-за угла конюшего, тот подхватил поводья, но раздраженно взъерошил волосы и пробурчал:

— И едут, и едут! Мест-то нет уже… Только на конюшне.

— Меня вполне устроит, — пробормотал я, снимая сумки и сквозь толпу пробираясь к дверям.

Что угодно, только бы заварить пару травок и лечь наконец.

— Хозяин! — окликнул, переступая порог и погружаясь в золотисто-медовое нутро дома.

Десятка ламп, мягко озаряющих помещение, было недостаточно, чтобы разглядеть убранство, да мне и не дали. В глубине просторного зала, у камина, что-то грохнуло, раздался невнятный возглас. Я только и успел пару шагов сделать, как на меня, едва не опрокидывая навзничь, налетело нечто черно-красное, увесистое и пахнущее свежей сдобой.

Ногу прошило болью.

Охнув, я зажмурился и осел на ближайший стол, подхватывая теплое, пронзительно вопящее в ухо, скользкое и липкое одновременно, измазанное в тесте и варенье, чудо:

— Лад, Лад, Ла-а-ад! Ты приехал!

А я не надеялся, правда не надеялся их увидеть.

Утомленное дорогой, ожиданием, горем сознание провалилось в калейдоскоп воспоминаний.

Когда пять лет назад меня нашло первое послание, я удивился. Уже вовсю шли бои на границе княжества, и я разрывался между ставкой воеводы, палатами Совета и попытками вывести из-под удара хотя бы еще кого-то.

Мне было не до вытащенных когда-то из пекла детей и их матери. Благодарностей я не ждал.

Найдя на пыльном столе в комнате, пустовавшей две дюжины дней, пергамент, удивился, настороженно прохромал ближе. Широкий перстень со смарагдом, тот, что на левой руке, символ статуса, получаемый вместе с долгом, чуть нагрелся. На запястье шевельнулась золотая змейка браслета.

Магия? Не вредоносная, кажется.

Палец кольнуло, едва я коснулся листа. На нем тут же вспыхнули, сложившись в слова, золотистые буквы.

«Добрались благополучно, будем ждать».

И затейливый росчерк подписи.

Спустя миг послание вспыхнуло и истлело, оставив на столешнице только горстку серого пепла.

Что мне теперь эти письма, ведь, завязнув так глубоко в болоте княжеских интриг, уйти невозбранно не получится?

Печально усмехнувшись, я распахнул окно. В раме звякнули разноцветные стеклышки, в утреннем свете с широких деревянных подоконников взвилась мелкая пыль, заплясала и вымелась наружу.

— Полового в палаты Совета! — сипло рявкнул дворне, сплетничающей у крыльца. — Немедленно! Пылищу развели, бездельники!

Два паренька, любезничавших у калитки с девицей-разносчицей, дружно встрепенулись. Обернулись и, испуганно глянув на меня, рванули в дом. В нижних сенях загрохотало, зазвенело. Я махнул рукой разносчице. Та, улыбнувшись, подобрала подол алого сарафана и неторопливо пошла по улочке, придерживая локтем лоток с разночинной мелочью. Голос ее далеко разнесся среди зелени боярских садов звонкой протяжной мелодией:

— А кому иголки, нитки, што-опку?!

Рядом поднимались островерхие крыши княжеского терема, из распахнутых окон верхней горницы доносились детские голоса, веселые распевы девиц.

На разогретой летним солнцем черепице нежилась кошка, карниз оккупировала стая голубей. Глупые сизые птахи курлычут, выбирая момент, чтобы сорваться вниз, к колоде с водой, когда пара котов уберется на кухню.

По дороге пронеслись с полдюжины босоногих мальчишек, громко вопя облезлой псине, трусившей впереди: