Оковы равновесия - Яна Алексеева

— Ату его!

Мирная картина, невозможно даже представить, что где-то идет война.

За дверями послышались тяжелые шаги, звяканье.

С силой хлопнув створкой о притолоку, в комнату вошел князь. Бор Лесович был раздражен. Хмурый взгляд исподлобья, чуть ссутуленные плечи, сумрачный темный взгляд, и вот уже не статный красавец к тебе приближается, а бурый медведь надвигается, наваливается, хочет растерзать…

Отойдя за стол, я мимоходом смахнул горстку пепла, спросил:

— Что так?

А то князь даже с дороги не переоделся, как был в пропыленном темном кафтане да в плаще с золотым подбоем, так и явился. Стряхивая пыль с бедра, он притопнул, замер, разглядывая меня.

Тишина, вязкая, как медовый сбор, затопила пространство.

Я, не садясь, но тяжело опираясь на столешницу, уважительно кивнул. Нога опять разболелась, надо будет пойти на кухню, велеть заварить травы. И на Волчьи Горки отписаться, а то заставу пожгли городскую, а восстанавливать не торопятся.

— Ты зачем отпустил всех, а, советник? Я зачем тебе перстень выдал? А то ж ведь отберу! Приказ какой был?

Это всегда срабатывает с князем. Немного отрешенного спокойствия, и он, вместо того чтобы обрушить на голову провинившемуся весь накопленный гнев, начинает задавать дельные вопросы. Через один обычно.

А уж что отвечать…

— Приказ? У воеводы — город снести. У меня? — Я пожал плечами. — Помочь советом. Я помог. Не в том, чтобы уничтожить всех, а в том, чтобы устрашить.

— Чем же ты устрашил-то нелюдь полукровную?

— Город дотла ваши вои сожгли, жителей в чисто поле выгнали голыми и босыми, и детей, и стариков. Всех за границы княжения выгнали в чем были. Вы милосердны, но безжалостны.

— Оправдываешься! И я недоволен тобой, Лад.

— Я конюший, а не советник, отберите перстень. — Я повертел его на пальце. — Пойду лошадок холить, княже. Там привычнее.

— Нет уж, друг мой, работай-ка дальше.

Бор Лесович развернулся и вышел.

По запыленным палатам еще довольно долго разносился его гневный голос, я же, рухнув в кресло, сидел, разглядывая покрытую светлым лаком стену. И две мысли крутились у меня в голове.

Мы же не изверги, людей живьем в домах жечь?

Как хорошо, что кто-то меня, Лада Пепелищного, еще ждет…

Так и повелось, из года в год приходило два-три послания. Всегда схожих по смыслу, почти слово в слово себя повторяющих.

«Все в порядке. Ждем».

Это помогало выживать, особенно после смерти названого брата.

С последним письмом, так же рассыпавшимся от первого же прикосновения, появилась тонкая серебряная булавка. В пальцах она ощутимо грелась. И если заколоть ее за широкий ворот рубахи, никто не заметит.

И короткая приписка поясняла: «Путеводная игла».

Война уже заканчивалась. Да и князь слишком уж начал давить на Совет, требуя нужных для себя решений. Более жестоких, чем я мог себе позволить, если хотел спать спокойно. Усталость наваливалась все чаще, нога с каждым приступом болела все дольше и сильнее, и в голове нередко появлялись мысли о том, что пора уходить.

Итак? Пора.

Так легко оказалось принять решение. Здесь меня не держало ничто. Ни долгов более, ни друзей, ни родных. А память… тут скорее требовалось хорошенько забыть. Война же не то занятие, участвуя в котором, можно сохранить незапятнанной честь.

Ранним летним утром, когда туман еще клочьями вис на карнизах, ставнях, заборах и ветвях деревьев, я просто снял перстень. Смарагд недовольно блеснул, но на миг проснулись золотые змеи, невидимыми браслетами сидящие на запястьях, и камень покорно затих. Сборы не заняли много времени.

В конце концов я не первый раз оставляю позади целую жизнь, не первый.

Глава 2 ПЕРЕМЕНЫ

Грандиозные перемены в моей жизни случались всего дважды. Впервые, когда меня, пятнадцатилетнего мальчишку, на юниорских соревнованиях сбросила лошадь. Конечно, того, кто натянул проволоку над барьером, засудили, а того, кто оплатил ловушку, лишили лицензии, но мне это не помогло.

Никакого больше конного спорта, ибо теперь моим спутником была пожизненная хромота, хотя врачи и собрали кости левой ноги по кусочкам.

Во второй раз все произошло столь же быстро. Стучала колесами расхлябанная электричка, в темном окне мелькали огни фонарей, расплывчатые силуэты домов и деревьев. В стекле отражалась моя худая унылая физиономия, коротко остриженные светлые волосы стояли дыбом, изображая ангельский ореол. Бледная кожа, белесые брови, серые, глубоко посаженные глаза, острый подбородок и кривой нос. Красавец.

Поджав губы, я возил пальцем по раме и ежился от пробирающегося под пальто холода. Жизнь была отвратительна. Холодная зима, отмеченный в одиночестве день рождения, надвигающееся увольнение. Последнее особенно печально.

Частная конюшня сменила хозяина, а новая метла, как известно, метет совсем по-другому. Уже сменили двух из трех тренеров, ветеринара и, похоже, добрались до обслуги.

Пора, пора искать новую работу.

Прикрыв глаза, я вслушался в стук колес и, кажется, начал задремывать.

Потом помню только скрежет сминаемого железа, грохот, короткое ощущение полета в никуда и острую боль.

В густой тьме, окружившей меня, я ощутил тепло. Почти обжигающее на запястьях, но расходящееся мягкими волнами по всему телу, ласкающее кожу, нежно согревающее.

Внезапно зачесалось в носу. Резко дернувшись, я смахнул с лица какую-то травинку и скатился вниз.

Вместо промозглой зимы было начало осени, а я находился посреди скошенного луга. Над головой гордо реяли по синему небу тучки, совсем рядом высились деревья. Лес, и какой! Столетние сосны с золотыми стволами, густой ало-желтый подлесок.

Удивление, страх, недоумение спрессовались в комок где-то в груди, но зарождавшуюся истерику погасили поток чужих-своих воспоминаний и половина разворошенного стога, свалившегося на голову.

Пока выбирался, успел и позлиться, и смириться, и даже полюбоваться на светлые браслеты-змейки, прячущиеся под рукавами грубой рубахи.

Вылез, отряхнулся, подобрал наплечную сумку и теплый плащ и похромал к дороге. Смысла сидеть, мерзнуть и переживать я не видел. Лучше двигаться вперед. Тем более путь известен.

Не могу сказать, что место, в которое я попал в результате двухдневного путешествия, мне понравилось.

В долине меж двух холмов догорала усадьба. Стены еще стояли, но провалившаяся крыша оголяла закопченные ребра стропил. Вокруг пожарища кружили верховые, звонко и мелодично перекликаясь. Нелюди, потому что люди все же предпочитают седлать лошадей. А сами кони! Ах какие стати! Какая грация, какое изящество. Горделивый изгиб шеи, хищный профиль, летящие по ветру серебристые гривы, тонкие сильные ноги, способные без устали нести всадника сутки, а то и двое.