Колонна и горизонты - Радоня Вешович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время две роты 2-го черногорского батальона обошли Боровно: одна — вдоль берега Сутески, вторая — выше окопов, тянувшихся по склонам возвышенности. В атаке обе роты понесли большие потери. У самого бруствера немецких окопов на руках у Радомира Вуйовича умирал смертельно раненный Спасо. Жадно хватая ноздрями воздух, он силился вспомнить что-то очень важное и наконец шепнул:
— У меня в кармане кусок хлеба… Возьми его, чтобы совесть моя была чиста…
Немцев преследовали до самого Попови-Моста…
СУТЕСКА
Шум Сутески и виды Кошура не запомнились мне. Видимо, потому, что, преодолевая крайнюю усталость, мы спешили по ночам и в проливной дождь выйти из кольца окружения. Только много лет спустя, когда в Тентиште отмечалась очередная годовщина боев на Сутеске и один мой знакомый привел меня на Драгош-Седло, я в какой-то степени смог восстановить в памяти этот отрезок боевого пути нашей бригады. Увидев утес над Драгош-Седлом, я сразу же вспомнил, как нас во второй половине дня обнаружила эскадрилья бомбардировщиков. Она разогнала нас по лесу и до самых сумерек бомбила и обстреливала из пулеметов. Уже в темноте мы похоронили в лесу Нурия Поздераца и еще нескольких погибших товарищей. Нурий, понимая, что скоро умрет, обратился к Ивану Милутиновичу с просьбой позаботиться о его единственном сыне, малолетнем Сеаде, которого очень любил и взял с собой в партизаны. Юноша сделал зарубку на стволе бука, возле которого вырыли могилу, чтобы после войны вернуться и найти место, где похоронен отец.
Потом мы долго пробирались по непроходимому лесу. Шел сильный дождь. Ноги скользили по размытой земле. Когда же достигли долины, противник с соседней вершины открыл пулеметный и минометный огонь. Бойцы побежали по открытой местности. Топали лошади, позвякивали фляжки и котелки, грохотали ящики. Ориентируясь по этим звукам, противник легко накрывал нас минометным и автоматным огнем. Рядом с тропой догорали избы и сараи села Попови-Мост. Одна мина разорвалась рядом с колонной и тяжело ранила нашего Анте Шупу. Он был доставлен в госпиталь, где, как и его дочь Марица, разделил все страдания в колоннах тифозников.
Рассвет застал нас в лесу под Хрчавкой, а в полдень мы по зарослям крапивы и репейника подошли к знакомым нам по прошлому году хижинам села Луки. Под буками на носилках лежали тяжелораненые, а рядом на грани полного изнеможения — те, кто их нес. Проходя мимо, бойцы здоровались со знакомыми и родственниками из госпитальных обозов, а те спрашивали о последних боях и потерях и просили передать привет товарищам из рот, которые двигались другим путем. Задремавшие было раненые встрепенулись. Здесь была и труппа нашего театра, и артистка Рутичка с грудным младенцем. Где-то здесь находился и наш старый Назор, обессилевший от бесконечных лишений походной жизни.
К штабу бригады подошел Божо Божович, бледный, почти прозрачный, с крупными каплями пота на лбу. Комбриг Лекич показал ему на холм, который захватили немцы. Нужно было срочно выбить врага оттуда. Пока они совещались, бойцы из батальона Божовича, невыспавшиеся, усталые, улеглись прямо на землю рядом с дорогой.
— Не могу я выбить немцев, — говорил Божо, показывая на колонну. — Ты ведь сам видишь, эти бедолаги едва держатся на ногах.
— Нужно сбросить немцев с возвышенности, — настаивал Лекич. — Иначе они не дадут, нам сделать ни шагу вперед.
— Это понятно. Однако мало получить задачу, нужно ее еще и выполнить. А я даже не представляю, как батальон поднимется в атаку, не говоря уж об остальном.
Божо направился к батальону, чтобы развернуть его к атаке. Радован Зогович, член политотдела бригады, достал из кармана немного жареного ячменя и протянул уходившему Божо. Тот невесело усмехнулся:
— Ну теперь все пойдет как по маслу.
Под буками, рядом с носилками, лежала корова, пережевывая жвачку, а в сторонке паслось несколько коз и овец. Для обессилевших и раненых требовалось молоко. И люди, и животные как бы слились воедино в колонне и с нетерпением ждали облегчения, которое, возможно, принесет следующий бой.
Некоторые раненые дремали, не слезая с лошадей. Никто не знал, сколько продлится привал. Возле дороги лежала усталая лошадь, а рядом с нею — раненый молодой боец. Он даже не почувствовал, как лошадь легла на землю, сполз с седла и продолжал спать, уткнувшись лицом в брезентовую палатку. По лесу растянулась колонна тифозников. Они кутались в одеяла и плащ-палатки, так как с деревьев то и дело падали капли росы и дождя. Тифозники постоянно что-то искали.
Седой и Лекич собрали бойцов на окраине села Луки. Предписывалось оставить тяжелое вооружение, обоз и все другое, что могло затруднить дальнейшее продвижение. Это было наше первое саморазоружение. Все сразу же взялись за дело. С высокой скалы начали разбрасывать в разные стороны части станковых пулеметов. Милян Чогурич печально, не говоря ни слова, словно прощаясь с погибшим товарищем, расставался со своим пулеметом.
В лесу возле ручья закопали горные орудия, минометы, ящики с боеприпасами, книги, пишущие машинки и листы чистой бумаги. Все это было аккуратно сложено и закрыто ветками и сухими листьями. Страдо и Милош грустно наблюдали за происходившим. Теперь у них не было ни оружия, ни подразделений. Я с болью думал о том, что скоро пойдут ливневые дожди и разрушат этот ненадежный щит.
Перебирая библиотеку, перед тем как ее закопать, я обнаружил первый том «Дон Кихота» Сервантеса. Еще в Центральной Боснии я, тешил себя сладкой надеждой прочитать эту книгу, когда батальон остановится на первый длительный отдых. Однако наступление противника, затем ранение и сыпной тиф смешали все мои планы. Было не до чтения. Мне вдруг стало невыносимо жаль расставаться с этим прекрасным мечтателем, который стал символом вечной молодости мира и духовной свободы. Разве можно зарывать эту книгу в землю?! В одном дереве я заметил дупло и сунул туда книгу.
Голод и переутомление прогоняли сон. На рассвете я вздрогнул от раздавшихся вблизи меня выстрелов. Это обозники убили лошадь,
