Странствия Франца Штернбальда - Людвиг Тик

Но я удержался. Сколько времени и труда, подумал я, потратил ты, старик, чтобы соединить искусно вырезанную рыбу с палкой, было бы гораздо легче вырезать фигуру отдельно, и каким жестоким показалось бы тебе, что я теперь из ложного стыда собираюсь уничтожить самое удачное в твоем трудном деле.

Я корил себя за такое варварство и в этих мыслях незаметно достиг городских ворот. Меня не пугало теперь, что люди пристально смотрели на меня; палку в целости и сохранности я поместил у себя в комнате среди других произведений искусства. Правда, здесь эта работа не так хорошо смотрелась, как там, в чистом поле, но меня сейчас до глубины души трогало неутомимое прилежание, эта любовь, которая в течение стольких дней соединялась с безжизненным деревом, с неблагодарной материей.

Созерцая Ариона, я вспомнил о художнике. Теперь меня мучила совесть, что я расстался с ним столь враждебно. Ведь и он также сроднился с творением своих рук и фантазии, которое ему теперь приходилось за бесценок отдать чужому человеку. Мне было стыдно пойти к нему и признаться в своем раскаянии, но тут перед моими глазами встали фигурки бедных детей, я увидел скромное жилище удрученного заботами живописца, представил себе, как он, покинутый всем светом, ищет дружеского участия у деревьев и соседних скал. «Как одинок художник! — вздохнул я громко. — С ним обращаются лишь как с драгоценной машиной, создающей произведения искусства, которые мы любим, не думая об их создателе! О, проклятый, низкий эгоизм!»

Я бранил себя за свое самолюбие, которое в этот день дважды чуть не толкнуло меня на варварство; еще до захода солнца я отправился в лес. Когда я подошел к дому, я услышал, что старик музицирует: он наигрывал печальную мелодию и пел.

Когда весь мир враждебен.Мне твой сияет взор;Мария, как целебен.Как на подмогу скорТвой взор, хотя враждебенВесь мир мне с давних пор.

Сердце мое забилось, я дернул дверь и увидел, что он сидит перед картиной. Со слезами упал я к нему на грудь, и он сначала не знал, как это понять. «Мое жестокое сердце смягчилось, — воскликнул я, — простите меня, я был неправ сегодня утром».

Я дал ему за его картину гораздо больше, чем он запросил, чем он ожидал, он коротко поблагодарил меня. «Вы мой благодетель, а не я ваш, — продолжал я, — я даю то, что вы могли бы получить от всякого, вы же дарите мне самые драгоценные сокровища своего сердца».

Художник сказал: «Разрешите мне изредка, когда это вам не помешает или когда вас не будет дома, приходить к вам и смотреть на мою картину. Непреоборимая тоска гложет мое сердце, силы мои угасают, и она, быть может, последнее созданье моих рук. К тому же мадонна похожа на мою покойную жену, единственное существо, которое любило меня на этой земле; я долго над ней работал, в этой картине запечатлено мое лучшее искусство, самое сердечное мое прилежание».

Я снова обнял его; каким душевно обездоленным, каким покинутым, обиженным и одиноким казался мне теперь тот самый человек, которого утром еще я почитал достойным зависти! С того дня он стал моим другом, мы часто наслаждались его картиной, сидя рядом, рука об руку.

Однако он был прав. Спустя полгода он скончался, немало начатых им работ остались незавершенными. Остальные его полотна были проданы с торгов, многое приобрел я.

Сердобольные люди взяли к себе его детей; я тоже помогал им. Поденщик с семьей живет теперь в хижине, что некогда была прибежищем искусства, где приветливые лица смотрели на вас с полотен. Я часто прохожу мимо, слышу доносящиеся из хижины голоса, часто вижу я также и старого пастуха. Всякий раз, как вспомню я этот день, меня охватывает сильнейшее волнение.

Штернбальд плакал, а Вансен сказал:

— Да, такое достойно сожаления, и я всегда охотно помогаю художникам и даю им заказы; искусство в жизни человеческой — то же, что весна в природе.

— Помимо той мысли, которой посвящен рассказ, — не буду вдаваться в то, насколько автор тут откровенен, — сказал старик, — эта история показывает также, насколько себялюбивым могут сделать человека, казалось бы, нежнейшие чувства, и если б у меня было желание поспорить, я мог бы истолковать этот рассказ как подтверждение тех естественных мнений, которые я тут высказывал, хотя на первый взгляд он именно против них в первую очередь и направлен. И так почти все в нашей жизни можно истолковать по меньшей мере двояко, и следовало бы привыкнуть смотреть на вещи с разных, подчас противоположных сторон.

После ужина остальные гости удалились, а Франц остался и, по знаку Вансена, последовал за ним в один из внутренних покоев.

— Давно уже, — начал старик, — мне хотелось поговорить с вами об одном деле, да все не представлялось подходящего случая и времени.

26* …служить искусству. Вам не придется трудиться ради денег, что вы столь трогательно представили нам как величайшее несчастье для художника и так разволновали меня самого, вы станете известным…

27* …Золотое счастье вдали.

— Моя жизнь начинает походить на жизнь, — воскликнул он, — начинает складываться так, как я страстно мечтал с детства, любовь и благожелательность встречают меня с рогом изобилия в щедрых руках, которые защитят меня от горя и унижений. И что же, что внутри у меня противится этому? Ночной кошмар, призрак, сновидение, полное фантастических, нездешних чудес. И сколь же мягко пробуждает меня судьба от моих невозможных сновидений и грез! Я был бы безумцем, если бы променял надежное и драгоценное благо на тень, вернее даже на тень тени.

Он подумал о том, с каким страстным нетерпением ждет Сара его ответа, и сколько страданий перенесла она, скрывая от него свои чувства; ему казалось, будто он в долгу перед милой девушкой за все, чего она натерпелась из-за него, и он обязан возместить ей это; в таком настроении…

28* …когда мои прекрасные мечты останутся в прошлом?

Он твердо вознамерился открыто поговорить с девушкой, надеясь, что эта беседа подскажет ему решение. С нелегким сердцем свернул он в переулок, с трепетом увидел дом и вошел в него, но когда поднимался по лестнице, ощутил прилив мужества, как будто у него появилось доброе предчувствие.

Глава восьмая

Войдя в комнату, Франц застал девушку одну, она играла на цитре и показалась ему привлекательной, как никогда. Словно обессилев от тоски, она откинулась на подушки постели и как раз допевала последнюю строфу страстно-унылой любовной песни. Он смущенно приблизился, она, наконец, заметила его, но заметила и то, как он робок; она встала, нежно взяла его за руку и спросила, здоров ли он.

— О моя дорогая Сара, мой прекрасный, любезный мой друг, — начал Франц. — В сердце у меня буря, все смешалось, и, возможно, вы сможете распутать этот клубок и утишить бурю, если я со всей откровенностью поверю вам свои необычные горести, а также все, что со мной произошло.

— Сядьте, мой дорогой друг, — сказала Сара, и в это время в комнату вошла служанка; девушка, вся вспыхнув, бросилась к ней, схватила ее за руку, потащила в оконную нишу, и там они о чем-то оживленно заговорили, понизив голос.

Сара казалась испуганной; служанка снова ушла.

— О боже! — в слезах воскликнула девушка, бросившись на постель. — Значит, сомнений нет? Ошибки быть не может? То, что было лишь мрачным предчувствием, становится правдой, страшной правдой.

Рыдания не дали ей договорить, и Франц подошел поближе, чтобы сказать ей несколько дружеских утешительных слов и осведомиться о причине ее стенаний. Она предложила ему сесть рядом и с нежностью взглянула на него.

— Нет, мой милейший друг, — воскликнула она, — я не в силах более сдерживаться, я должна излить вам свое горе, вам одному я доверяю, и вы не злоупотребите моим доверием. Вот уже два месяца, как я страдаю невыразимо. Вы добры, вам жаль меня, я это замечала. Что мне сказать вам? Я люблю, я несчастна, у меня нет надежды. Молодой человек, живущий по соседству, без состояния, без положения, но с сердцем, способным любить беззаветно, честный и верный — ах, сама не знаю, как случилось, что взгляд мой упал на него, и вслед за тем он завладел всею моей душою. Сама не понимаю, как вышло, что мы заговорили между собой, что мы сказали друг другу все. Теперь он болен, болен от любви, сейчас некому его поддержать, и со вчерашнего дня жизнь его под угрозой, ибо кто-то рассказал ему, что отец хочет выдать меня замуж. Отец не может этого хотеть, он не может желать моей смерти. Пойдите к нему, мой ближайший, мой единственный друг, успокойте его, утешьте его. Вы ведь не откажете сделать это для меня? Конечно, не откажете, неземная доброта светится в ваших глазах. Увидев его, вы будете растроганы, я уверена, что вы тоже полюбите его, хотя и не так, как я.