Зачистка территории - Владимир Митрофанов

Михайловича, сидели сзади. Гвоздь же, одетый в генеральскую шинель, вызвался ехать спереди – рядом с водителем. Помниться, проездили так несколько ночей впустую. Одно время стало казаться, будто бы и вообще ничего не произойдет, когда вдруг чуть ли не посреди леса их внезапно тормознул якобы патруль. Хорошо, что сразу не попали под огонь из засады, а сами с ходу ударили из автоматов по ногам. Все равно двоих диверсантов убили – одному попали в живот, другому – видимо в крупный сосуд – быстро истек кровью. Одного все же взяли живым, прострелив правую руку. Еще один диверсант, как позднее выяснилось, страховавший в кустах, ушел, не открывая огня, видимо, поняв, что случилась серьезная подстава. Опасность, впрочем, состояла и в том, что обстрелять из кустов могли и вовсе не диверсанты, а просто разная мелкая шушера, типа бандитов и прочего сброда, и погибнуть можно было случайно и бессмысленно. Так позже, уже в 46-м году, одного знакомого – очень опытного офицера, ехавшего в открытой машине, застрелили в Германии с эстакады на автобане – попали прямо в лоб. Конечно, все это было опасно, но с другой стороны, они для этого и ездили. Как тральщики по минному полю.

Помнится, в салоне той машины был какой-то особенный очень приятный запах дорогой кожи. Александр Михайлович как-то много лет спустя однажды почувствовал похожий запах в мебельном магазине, и на миг будто снова очутился там – с оружием в руках на заднем сидении несущегося сквозь ночную мглу "хорьха".

Еще он подумал, что победа победой, но война для них тогда в мае

45-го вовсе не закончилась. Сразу после окончания войны в Европе они гоняли перемещенных лиц, и еще армию Крайову в Польше. Тогда была придумана интересная тактика выманивания бывших бойцов этой армии: создали будто бы запасные полки, их всех туда согнали, а затем захлопнули ловушку.

Потом еще было много всякого. Люди в этой послевоенной человеческой мешанине попадались самые разные. Александр Михайлович вспомнил, как допрашивал одного типа из бывших белогвардейцев. И в этом воспоминании промелькнуло что-то неприятное – как случайно увиденные на обочине дороги чужие похороны. Симпатичный был мужик, еще не старый, но уже в солидном возрасте – хорошо за сорок, – он еще застал разгром в Крыму, вывод армии Врангеля, помнил

Севастополь, легендарную черноморскую эскадру, и вдруг он стал говорить про то время, и все, что он говорил, была истинная и страшная правда. И Александр Михайлович ему полностью поверил, потому что реальность, которую он знал лично, была не менее страшной и безжалостной. Куда там героям Шекспира: король Лир рыдал бы, как ребенок, не переставая, а Макбет просто оторопел бы от ужаса! В то время над всеми ними словно нависала какая-то черная и злая сила, будто бы вовсе и нечеловеческая. Она была как чудовищная роковая машина, которая управляла всем этим окружающим ужасом, и в которой

Иван Михайлович был лишь маленьким, но необходимым винтиком. Но без этого винтика она бы не работала так эффективно. И Гвоздь тоже был таким винтиком, и Леша Филонов и многие другие ребята. А потом, когда эти винтики сработались и заменить их стало нечем, машина эта развалилась со страшным грохотом и вонью.

Как-то довелось допрашивать одного из так называемых

"перемещенных лиц". Пусть не власовец, но он был явный враг, хотя

Александр Михайлович его в общем-то понимал. У того человека в революцию отняли все, сожгли отчий дом, расстреляли родных, кого-то потом сослали в лагеря. Он сам еле-еле избежал этой участи, насмотрелся всякого. Поддерживать большевистский режим для него было бы равнозначно садомазохизму. Он был совершенно убежденный и осознанный враг Советской власти. Впрочем, и сам Александр

Михайлович знал массу подобных жутких человеческих историй, о которых уже никто никогда не узнает, потому что никто уже и не расскажет. По одной простой причине – в живых никого не осталось.

А тот человек запомнился тем, что, в отличие от многих других, вызывал у Александра Михайловича непонятную симпатию. У него была своя идея: глубочайшая ненависть к Сталину и всему советскому. Он не принимал никаких ссылок на теорию про эксплуататоров и освобождение труда от векового угнетения – ни он сам, ни его родные никогда никого не угнетали. Ему удалось еще в двадцатые годы выбраться в

Чехию, освоится, но и там его застала война. Мелкая мошка, затертая между двумя тоталитарными режимами, когда только ошметки летели от целых народов, он хотел только одного – уехать от всего этого в

Америку. Даже во время войны Америка по сравнению с Россией и разоренной Европой казалась раем. Но в порту французского города

Бреста он был пойман союзниками вместе с другими такими же русскими бродягами и в конечном итоге попал в Смерш. После встречи с этим человеком у Александра Михайловича осталось ужасное ощущение, какое, может быть, испытывает истовый борец со злом, вдруг внезапно обнаруживший, что он и есть это самое зло.

Кроме Гвоздя был у Александра Михайловича еще один близкий друг, с которым, впрочем, они уже не виделись лет пять. Этой весной внезапно он умер. После его смерти Александру Михайловичу пришло письмо от их общей хорошей знакомой Марии Михайловны К.: "Это большое горе для нас, хорошо, что ты не знаешь всех подробностей его смерти, и не нужно тебе их знать, чтобы не расстраивать себя. Сейчас не могу написать обо всем этом, тяжело, потом если только, но лучше бы, Саша, и не знать тебе вовсе. Это произвело на всех родственников впечатление более, чем ужасное, и похороны в связи с этим всем прошли очень скромно". Александр Михайлович даже не знал, что и думать. Что же там такое произошло? Что же такое он там выкинул? Или это был скрытый намек на самоубийство?

Глава9.БезДаши

Вернувшись из бани домой, Павел сразу же лег спать. Он тут же провалился в сон, впрочем, подумав, как бы хорошо, чтобы Даша была рядом, именно в тот момент, когда засыпаешь. И когда просыпаешься тоже. В первую свою женитьбу Павел в церкви не венчался. И как-то даже не возникало об этом и разговора. Видно (может, от бывшей тещи это шло) изначально предполагалось, что союз этот временный. А сейчас, вдруг подумал Павел, что с Дашей было бы хорошо и обвенчаться. С этим он и уснул в хорошем настроении. Потом раздался звонок в дверь. Он пошел босиком в одних трусах отпирать, открыл и ахнул: там стояла взволнованная и несколько смущенная Даша с большим пакетом в руках.

– Ты где был? – строго спросила она. – Я к тебе уже второй раз захожу.

– В бане, – ответил изумленный Павел. – Что это у тебя в пакете?

– Мама положила нам еды. А ты уже спишь, что ли? – спросила Даша, с удовольствием разглядывая стоящего в одних трусах Павла. – Есть будешь?

– Буду, конечно! – ответил Павел, вовсе не собираясь одеваться.

Личная жизнь налаживалась.

Ночью Павел отчего-то проснулся и увидел, что Даша не спит и смотрит на него. "Ты чего?" – спросил он. "Ничего, спи", – сказала она, прижалась щекой к его плечу, закрыла глаза и тут же сама крепко уснула. Он еще какое-то время лежал неподвижно в полумраке и в глубокой тишине, боясь потревожить ее, и потом тоже уснул, переполненный нежностью.

Надо сказать, что, как и Аркадий Шахов, Павел уже был один раз женат. Ему было тогда двадцать три года, а его юной жене студентке

Алле – всего восемнадцать. Они были очень молодые, глупые и все их отношения строились исключительно на сексе и развлечениях. И по тем временам это было нормально и здорово, и Павел, пожалуй, никогда о том времени не жалел. Возможно, на тот период жизни это был правильный выбор. Шляться по каким-то чужим комнатам, прятаться от родителей, было бы неприятно, да и неудобно. А так они имели легальную возможность любить друг друга столько, сколько влезет.

Именно на этом была построена их совместная жизнь, и им было хорошо.

Они тогда постоянно вместе ходили по гостям, на какие-то тусовки, да и у них самих почти постоянно толкалась куча народу – сейчас бы

Павла от этого уже, может быть, и воротило бы. Впрочем, Павел об этом особо и не задумывался. Такая развеселая жизнь и ей и ему очень даже нравилась. Типичной для молодоженов проблемы с жильем не тоже было, потому что Алла имела личную однокомнатная квартира к тому же с очень большой кухней, где они обычно и принимали гостей.

Как и все очень молодые супруги, они пребывали в постоянном возбуждении: бывало, сидят в гостях, смотрят, скажем, какой-нибудь фильм с эротикой, вдруг одновременно посмотрят друг на друга и, ни слова не говоря, – шасть в ванную. О детях речь тогда вообще не шла:

Алла аккуратно принимала противозачаточные таблетки, и, как Павел догадывался, начала их использовать еще и до него – лет с шестнадцати, если не раньше. Аллины подружки были в основном незамужем, а кто, если и спрашивал об этом, то она тому отвечала:

"Ну, какая из меня мать, ты на меня посмотри – в голове ветер, в попе дым!" А если из родственников кто и пенял за нежелание иметь детей, – чаще почему-то это был ее дядя Гарик (у него точно пунктик был на это почве), – она отвечала ему вопросом на вопрос: "А сам-то ты во сколько лет женился? А когда сам-то детей завел?" А тот женился поздно, наверно, лет уже в тридцать пять, а детей никаких еще не завел, хотя, может быть, и пытался, но пока безуспешно.