Зачистка территории - Владимир Митрофанов

Парабеллум", а также по две запасных обоймы к ним – всего тридцать два патрона.

Пружины, хранившиеся отдельно в доме, были в полном порядке – тугие, патроны же требовали проверки. Ранним утром в лесу – в песчаном карьере – Александр Михайлович отстрелял по три патрона из каждого пистолета. Все было вроде нормально, однако на последнем выстреле из "Вальтера" произошла неожиданная осечка. Александр

Михайлович достал патрон, осмотрел и подумал, что надо бы достать боезапас посвежее. Взвесив все возможные варианты, он все-таки решился позвонить Гвоздю. Посмотрев в записную книжку, набрал номер телефона в Москве:

– Можно попросить Гвоздя Ивана Филипповича, – сказал он какой-то бабке, взявшей трубку. После этого прошла где-то минута.

– Слушаю, – произнес хриплый знакомый голос.

Александр Михайлович от волнения закашлялся, потом сказал:

– Ваня, здравствуй, это Саша Шахов…

– Здорово, Саня! – обрадовался Гвоздь.

– Я хотел узнать, живой ли ты!

– А куда я денусь? – весело ответил Гвоздь. – У тебя-то что новенького, что-нибудь случилось?

– Есть дело. Я сегодня же тебе письмо напишу. Там будет маленькая просьба. Не удивляйся!

– Ладно, буду ждать.

Поговорив с Гвоздем еще с минуту, Александр Михайлович положил трубку.

На следующий же день Александр Михайлович послал Гвоздю письмо.

Письмо было, в общем-то, тоже ни о чем, однако в конце была приписка: "есть не совсем обычная просьба: если можешь, достань хотя бы десяток 9 мм патронов к "Вальтеру". Недели через две пришел короткий ответ: "Саня, приезжай на майские. Я уже буду на даче".

Далее следовала очень подробная инструкция с планом, как туда проехать от Москвы.

Так Александр Михайлович и сделал. Правда, поехал он уже после майских праздников, которые все провел у себя на дачном участке – опрыскивал деревья. Сам День Победы праздновал дома в городе.

Девятого мая с утра ярко светило солнце. В полдень, как обычно, появился дед Коля Борисов – весь в импортной яркой одежде: джинсы, красная куртка с надписью Rally и такая же ярко-красная шапка с козырьком. Его дочка, полная и очень энергичная дама пятьдесят шестого размера, держала в Н. магазин одежды "секонд-хэнд". Как-то раз приехала, выкинула все отцовы телогрейки, прочую рвань и оставила только яркую заграничную молодежную одежду – джинсы, кроссовки, шапочки-бейсболки и свитера с эмблемами западных университетов. Дед Коля поначалу одежды этой стеснялся, но постепенно привык, так теперь и ходил. Их дружеские отношения с

Александром Михайловичем продолжались уже много лет. Началось с того, что Александр Михайлович случайно узнал, что оба они в сорок втором году воевали где-то рядом, на одном фронте и у них даже оказался один общий знакомый, которого они встречали там, на войне.

Это их тут же объединило. В день Победы они всегда вместе выпивали так называемые "фронтовые сто грамм", а реально – целую бутылку водки на двоих, хотя в последние годы уже не допивали. Традиционно в этот святой день часов в двенадцать дня дед Коля появлялся у

Александра Михайловича с поллитрой, причем бутылку всегда покупал он. Это тоже было как своеобразный ритуал. Александр Михайлович в свою очередь организовывал к этому делу хорошую закуску.

Надо сказать, что Коля Борисов был реальный фронтовик-окопник.

Сначала, правда, он воевал в десанте, но при первой же выброске в тыл прямо в воздухе они попали под обстрел, и ему то ли крупнокалиберной пулей, то ли осколком перебило бедренную кость. Он приземлился с ногой, закинутой за голову. Какое-то немалое количество времени его таскали по вражеским тылам в партизанской подводе, пока, наконец, не переправили назад через линию фронта.

Самое удивительное заключалось в том, что он благополучно вылечился, вернулся на фронт, но уже в пехоту и еще довольно долго воевал. Да и сейчас, правда, чуть прихрамывая, бегал на этой самой ноге без всякой палки. Еще у него от той войны остался в черепе осколок – где-то за ухом. Осколок этот совершенно случайно обнаружили уже через много лет после войны на рентгеновском снимке. Сам Коля

Борисов даже и не помнил, когда получил это ранение. Интересно, что попал он на фронт в семнадцать лет, сбежав вместе с товарищами из детского дома. Несколько раз их ловили, снимали с поезда и отправляли назад, но они снова бежали. Основная причина такого стремления в армию была донельзя банальная – голод. В детдоме в то время кормили очень плохо, есть хотелось постоянно, а в действующей армии, люди говорили, будто бы питание было хорошее. Недаром всюду висели плакаты: "Все для фронта, все – для Победы!" Коля Борисов как-то говорил, что потом он не один раз пожалел, что сбежал из детского дома.

Они с Александром Михайловичем были совсем разные люди, но в них, этих двух стариках, было и что-то общее. И этим общим было то, что они оба знали, что такое окоп и что такое артиллерийский обстрел и авианалет, когда ты сидишь в этом окопе.

Из той своей относительно короткой окопной жизни в памяти

Александра Михайловича отчетливо остался лишь один бой у какой-то

Богом забытой деревни, называвшейся то ли Клинцы, то ли Калинцы.

Сама деревня располагалась на немецкой стороне обороны и имела совершенно осиротевший вид, поскольку по ней бегало как-то необычно много беловолосых детей, а взрослых не было видно вообще. Не обращая внимания на постоянную стрельбу, эти отчаянные белоголовые дети перебегали через немецкие окопы и даже приносили нашим солдатам кое-какую еду. Еще запомнилось, что несколько раз по нашим позициям начинала бить вражеская артиллерия, и также несколько раз, как нарочно начиналась сильная гроза с дождем, и немцы прекращали огонь.

Почему-то хорошо запечатлелось в памяти одно по началу очень тихое утро. Рядовой Шахов сидел в своем окопе. Чирикали птицы, какая-то серая пичуга тащила веточку прямо перед его лицом, когда тишина вдруг взорвалась, став за миг до этого оглушительной, и впереди окопов встали огромные черные кусты разрывов. Они сначала будто застыли, а потом осели, оставив в воздухе взвесь пыли и земли, которую ветром понесло на позиции, запорошив глаза, а земля бруствера упруго ударила Александра Михайловича в так же вздрогнувшее сердце. И так повторялось снова и снова довольно долго, пока внезапно – когда стало уже совершенно невыносимо это переносить

– не наступила жуткая тишина, сквозь которую через какое-то время стало проступать отдаленное урчание моторов – пошли танки. Только через полчала страшное напряжение артобстрела стало медленно отпускать шею…

Днем позже они попали под авианалет. Это показалось еще хуже, чем артобстрел. Стоял такой грохот, шум и свист, что оставалось только одно – лечь на дно траншеи (их вырыли ночью, соединив окопы) и изо всех сил зажать уши руками. Земля падала сверху, барабанила по спине и по каске. Когда налет закончился, Александр Михайлович насилу откопался, отплевался и наконец осмотрелся. Вся траншея наполовину, а где и полностью была засыпана землей. Казалось, никого в живых уже и не осталось. Потом земля начала шевелиться и из-под нее, как ожившие мертвецы из могилы, начали вылезать солдаты с черными лицами. Кто-то с безумными глазами на карачках пронесся по растрясенной взрывами траншее.

Это безумие продолжалось еще целых три дня, пока Александр

Михайлович не получил осколочное ранение и не был отправлен в госпиталь. После госпиталя он на передовую уже не возвращался, чему был, честно говоря, очень рад.

В его воспоминаниях из того периода осталось нечто такое, на чем в мозгу словно стоял какой-то предохранитель, и о чем он никогда не мог вспоминать и рассказывать. Других слушал, а сам рассказать не мог. Он себе еще тогда, будучи еще мальчишкой, поклялся: "Если останусь живой – никогда ничего никому про это не расскажу!"

С каждым годом реальных участников войны в городе становилось все меньше. В этот День Победы помянули умершего не так давно Володю

Комарова. Во время войны Володе Комарову, воевавшему танкистом, обожгло лицо и выбило правый глаз. Вместо выбитого ему вставили стеклянный и какой-то страшный – другого, видимо, просто не было. А

Володе Комарову, когда он пришел с войны, было всего двадцать два года. Когда Варя, его невеста, увидела его, в самый первый миг ей стало очень страшно, но потом радость, что он остался живой, затмила тот страх. Она как-то очень быстро привыкла и через какое-то время уже не замечала ни рубцов на лице, ни искусственного глаза. Они поженились, и всю жизнь для нее не было человека роднее, ближе и желаннее, чем Володя. Позже знакомые женщины нередко ей говорили:

"Как тебе, Варя, повезло с мужиком!" Впрочем, мужчин после войны в

Любимове вообще было мало. Она даже какое-то время серьезно ревновала его к одной молодой женщине. На похоронах Варя ругала его:

"Ушел без меня!", шептала ему: "Володечка, жди, я скоро к тебе приду!"