Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

«А чего мне откручиваться, — парировал Жуков. — Я не вор, не разбойник, не расхититель и трактор на свое имя не записывал. Стоял он возле моего дома открыто и потому сохранился от разграбления лучше, чем в лесу. А если я его иногда заводил и выезжал, то исключительно для обкатки после ремонта и для сохранения моторесурса. Все механики знают, что если машина без работы простаивает, то изнашивается быстрее. Мне еще «спасибо» должны сказать за его сохранение в рабочем виде. Вот приедут люди из леспромхоза и угонят трактор своим ходом — кому беда?»

Сивов поморщился: доказать факт присвоения трактора вряд ли удастся. Но недаром говорят, что был бы человек, а статья найдется. Злоупотребление служебным положением могло бы подойти, но для этого надо сначала доказать, что Жуков действительно состоит на службе — а это длинная канитель, с которой связываться не хотелось. Поэтому Сивов занес в протокол, что факт эксплуатации трактора после ремонта Жуков признает. Следующим, заданным им вопросом был: «Откуда Жуков брал тракторное топливо для поездок и работы по заказам населения?» В те времена, о которых идет речь, дешевле дизельного топлива ценилось только молоко и вода из речки. Поэтому, не подозревая подвоха, Костя ответил просто и добросовестно: «За все время я заправлялся всего-то раз, с колхозной заправки в соседней деревне». На это Сивов удовлетворенно хмыкнул — факт хищения топлива, как и получения доходов от эксплуатации трактора вполне возможно доказать. А если добавить потери государства от неуплаты подоходного налога и налога на бездетность, плюс амортизацию техники, то дело могло иметь судебную перспективу. Если же все же выяснится, что Жуков и вообще в трудовых отношениях с леспромхозом не состоит, то процесс получится громкий, и звезды на погоны могут посыпаться. На этом Сивов протокол закончил, дал расписаться доверчивому Косте (который, не читая, поставил под ним свою закорючку, означавшую роспись) и отбыл для доклада начальству.

А Костя пошел рассказывать о беседе с Сивовым Лехе Люхнину. Сосед содержанием разговора с милиционером весьма озаботился: весь его предыдущий жизненный опыт напоминал, что следует ждать крупных неприятностей, вплоть до ареста. Что он Жукову и высказал в самых мрачных тонах. Жуков многоопытному Лехе внял и поверил как родному отцу, которого уважал, хотя никогда не видел. Той же ночью с небольшим багажом, в котором лежали и паспорт с трудовой книжкой, он ушел на тракт никем не замеченный. Попутная машина довезла его до города, в котором он, особо не думая, завербовался в химлесхоз добывать живицу, так необходимую народному хозяйству и космической промышленности. Вообще говоря, другой дороги у Жукова не было: на сезонную работу, в роде сбора живицы, брали без штампа в паспорте о выписке с прежнего места жительства. Жуков устроился временно и прижился насовсем. О штампе в паспорте пьющий кадровик химлесхоза постепенно забыл.

А трактор так и остался стоять под окном барака, пока не заржавел окончательно. Объявить его бесхозяйным и оприходовать в собственность сельсовета не удалось, поскольку он оказался собственностью Казахской Советской Социалистической Республики и лишь временно находился на территории РСФСР. Уголовного дела по факту его присвоения возбуждать не стали по той же причине: из-за отсутствия потерпевшего и из-за невозможности доказать факт присвоения и, главное, исчезновения подозреваемого. По ничтожному поводу объявлять всесоюзный розыск Жукова никто и не помышлял. Хищение дизтоплива с колхозного склада колхоз подтвердить отказался, ссылаясь на полный ажур в отчетах и отсутствие самого события. Да если бы и подтвердил, то Жуков всегда мог заявить, что топливо использовал для подвоза стройматериалов для ремонта моста. В общем, не склеилось уголовное дело. Только Жуков об этом не знал и скрывался в лесу, в вечном ожидании задержания и ареста. Поэтому когда за дверями избушки послышался громкий шум мотора, сердце его учащенно забилось от страха. «Добрались и до меня», — решил он и метнулся к двери.

Дверь распахнулась, и в избушку ввалился насквозь окоченевший Колонтаец. Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы понять что это за гость и откуда взялся. Жукову приходилось уже встречаться в лесу со спецконтингентом и особой радости от этой встречи он не испытал. Но все равно, гость есть гость, его привечать следует. Поэтому Жуков отодвинулся от печки и уступил теплое место незнакомцу. «Меня Антоном зовут, — представился гость. — Пусти переночевать, хозяин, а утром я дальше двинусь, докуда бензина хватит». Колонтаец просился до утра, только из-за необходимости как-нибудь завязать разговор и чтобы не завернули обратно на мороз сразу с порога. А куда, в какую даль, он мог поутру проследовать, Колонтаец себе даже не представлял. Однако, как говорят, утро вечера мудренее. Так оно и оказалось впоследствии. «Проходи, гостем будешь, если с добром пришел, — пригласил Костя. — Я вот ужин готовить собрался и думаю, что лучше: борщ или бобы со смальцем. Ты как считаешь?» «Лучше из того и другого вместе, сытнее будет», — отозвался Колонтаец. Костя с ним весело согласился и с этого момента между двумя лесовиками возникло не то, что иногда называют взаимопониманием, а нечто большее, вроде обоюдной симпатии и родства душ.

Готовить для себя Колонтаец любил и умел чистить не только картошку, но и резать лук, не роняя слез. Глядя, как Антон его режет своим ножом, Костя сделал вывод, что, посетивший его, беглый зэк не профессиональный «урка», а мужик, который даже настоящей финки себе заначить не смог. За ужином Костя сумел расколоть Колонтайца на исповедь. Колонтайцу утаивать было нечего, врать бесполезно да и не имело смысла, поэтому он рассказал о себе все новому знакомцу. История Колонтайца, своей похожестью на его собственную, взволновала и растрогала Жукова настолько, что он не поленился разворошить в сенях поленницу, чтобы добраться до заначки: давно приберегаемой на всякий случай бутылки спирта. Пыльную и запотевшую, Жуков ее с гордостью выставил, показывая, что для такого гостя ему ничего не жалко. И пошли у них разговоры при свете лампы, обычные застольные разговоры немало повидавших на веку мужиков, для которых и прошлое в тумане и будущее во мгле, и только текущее мгновение важно и существенно, поскольку именно им живет русский человек в суровые времена. Живи, пока живется. Наливай, да пей — второй раз не предложат. Утро вечера мудренее, покажет что дальше делать. Обговорив и международные и местные темы, собутыльники неизбежно затронули волновавшую из обоих