Христианские древности: Введение в сравнительное изучение - Леонид Беляев

В середине — второй пол. XIX в. город знали еще совсем мало. Но с 1860-80-хгг. быстро увеличивается число работ по византийскому искусству, возникают первые периодические издания. Хотя в известных сводках начала XX столетия (Ван Миллинген и др.) материалы натурного исследования памятников, тем паче археологические данные, еще почти отсутствуют, их накопление уже вступало в совершенно новую фазу.1

С начала XX в. усилия по изучению Византии, прежде всего Константинополя, получили поддержку правительств, озабоченных разделом «оттоманского наследства». Мы говорили в предыдущей главе о вкладе РАИК, о начале работ в базилике Феодора Студита и собирании материалов для «большой топографии» города. Примерно в это же время и другие страны приступили к «инвентаризации» христианского наследия столицы Византии. В частности, Франция организовала работу над сводом церквей Константинополя V–XIV вв., обращенных в мечети Этому, как мы уже знаем, способствовали землетрясения и три страшных пожара (1908, 1911, 1912), которые «очистили» город от поздней застройки, уничтожив чуть не весь деревянный Стамбул.2 Тогда же при строительных работах были обнаружены остатки важнейшего из богородичных храмов Константинополя— церкви Богоматери Хапкопра-тийской (сер V в.), стоявшей всего в 150 м от св. Софии и имевшей с нею единый причт. В храме хранили важнейшие реликвии, он являлся одним из центров богослужений по богородичным праздникам. Как ни странно, открытие не привлекло особого внимания и к нему обратились вновь только в 1960-х гг.3

Поступательность исследований нарушили перипетии Мировой войны (ставшей для Османской империи последней) и локальных конфликтов, особенно греко-турецкого 1921-22 гг. Закрылась, по требованию Германии, Французская школа археологии в Афинах (1916-19) и РАИК; в Малой Азии погромы греков-христиан причинили немало вреда памятникам (разрушена церковь Богородицы в Никее; пожар 1922 г. в Смирне уничтожил накопленные находки, и др.).

После войны работы в Константинополе возобновились. Уже в 1921-23 гг. французы, привычно используя армию, сделали ряд важных открытий. Из ранних памятников нужно упомянуть октагональную церковь Иоанна Крестителя эпохи Юстиниана в предместье Хебдомон и гексагональную, отождествленную с «Богоматерью Одигитрией» в Манганах. К сожалению, материалы были опубликованы поздно и плохо, отчет же вовсе не сохранился.4 Неменьший интерес имело открытие более поздней церкви Георгия в Манганах, самого большого византийского храма XI–XII вв., любимого детища императора Константина IX Мономаха (1042–1055).5

Приход к власти Кемаля Ататюрка сначала ничуть не облегчил исследований памятников христианства. Молодое турецкое правительство охотно поощряло изучение национальных древностей, к которым готово было причислить «хеттское прошлое», античность и доисторию — христианские же сооружения считали наследием врагов (которые, как мы знаем, этого и не скрывали). Но все-таки отпал ряд затруднений, связанных с жестким охранительным курсом старого турецкого правительства, не терпевшего никаких вторжений в зоны исламских святынь. Ататюрк установил в стране гражданский режим. Целый ряд религиозных запретов был снят и стало возможным разворачивать исследования со значительной широтой. Уже после больших пожаров начала века в старом центре города, вблизи мечети Султана Ахмеда, обнажились остатки огромных комплексов императорского дворца и зданий, располагавшихся между ним и Ипподромом (1912), что позволило в 1913 г. начать раскопки «Дома Юстиниана», фасад которого выходил на Мраморное море. В 1932 г. «концессию» на изучение Ипподрома получили англичане, успешно работавшие здесь в 1935-38 гг. Резко возросла общая масса информации о раннем византийском строительстве, были созданы типологические ряды артефактов, и, благодаря обнаружению закрытых комплексов, разработана строго датированная стратиграфия (особенно начиная с IX в.). Поэтому раскопки важны и для церковных древностей.6

Промежуток между войнами позволил несколько продвинуть работы в Стамбуле и накопить новые материалы, но, за исключением работ на Дворце, они продолжали существенно зависеть от случайных находок при перестройке города и велись на низком методическом уровне. Так, хотя неизвестная базилика V в. была открыта прямо во втором дворе музея Топ-Капы-Сарай (1937) и исследовал ее непосредственно директор музея Азиз Оган, фиксация почти отсутствует, о ходе работ сообщено крайне мало.7 Остаток одного из древнейших религиозных сооружений Константинополя обнаружили в 1935 г. под поздней греческой церковью св. Мины и отождествили с мартирием свв. Карпа и Папила; это большая крипта IV–V вв. с развитой апсидой и круговым обходом (Schneider, 1941, 1–4).

Ярчайшими в области церковных древностей стали раскопки церкви св. Евфимии и западной части «старой» св. Софии. В 1939 г. вблизи Ипподрома на стене одной из руин открылись остатки фрескового цикла XIII в., уникального для Константинополя; они изображали мученичество св. Евфимии. Памятник идентифицировали с храмом св. Евфимии, перестроенным из части великолепного «дворца Антиоха», сооруженного в первой трети V в. для вельможи Феодосия II. Работы поручили Немецкому археологическому институту.8

Замечательна была сама возможность проследить, каким образом ранневизантийское дворцовое сооружение превращается в церковь. Раскопки выяснили, что «исходным объектом» стал роскошный пиршественный зал, триклиний в форме гексагона, стоявший в центре полукруглой колоннады. Зал имел со всех сторон большие ниши и пять входов (главный и четыре дополнительных). Триклиний перестроили в храм в VI или начале VII в.9 Сделанные в планировке перемены очень характерны. Прежде всего, для апсиды не использовали нишу, лежащую прямо против входа (что было бы с архитектурной точки зрения естественно), а выбрали ту, которая была точнее ориентирована на восток — следовательно, обычай обращать апсиду в этом направлении совершенно устоялся. Против нее расположили новый вход, прорезав его сквозь одну из ниш, хотя оставили и старый. Поскольку синтрон закрыл одну из малых дверей, сквозь двухметровую толщу стены прорезали новую, из соседней ниши — значит, в здании стремились сохранить все пять входов, важные, как показал Т. Мэтьюс, для богослужения в Константинополе V–VI вв. (позже, с превращением храма в мавзолей, их закроют). Сохранность литургических устройств (синтрона с проходом под ним; алтаря, его ограды и солеи) дала редкую возможность восстановить детали литургической практики.

Частный триклиний V в., трансформированный в храм, привлек внимание буквально всех историков церковной архитектуры. Использование зала с центричным планом как мартирия дало Грабару один из ключевых аргументов в его теории (см. гл. IV), но это же послужило опорой Ирвину Лавину, настаивавшему на переносе в церковное строительство архитектурных форм византийского дворца (Lavin, 1962; Grabar, 1967).

Работы на утраченных памятниках Константинополя продвинули вперед знания о его храмах. Но главный из них, собор святой Софии, шедевр художественной фантазии и математического расчета, оставался загадкой. Обращенный в мечеть и много веков казавшийся прямым вызовом христианству, он был мало доступен изучению. Знали, что нынешнее здание собора не первое. Начатая, возможно, еще при жизни императора Константина (около 326), первая «св. София» была освящена только в 360 г. Пожар 404 г. повредил ее и она была вновь освящена через 11 лет (415), чтобы погибнуть в пожаре восстания Ника (532). Сохранились ли от этих сооружений какие-то элементы в составе храма, возведенного затем Юстинианом (532-37), известно не было. О декоре его стен, закрытых слоями штукатурки, оставалось только гадать. Неясна была литургическая планировка здания и строительная периодизация пост-юстиниановских эпох.

Поэтому начало работ у св. Софии стало важным событием в изучении Константинополя. Честь первых археологических раскопок принадлежит А. М. Шнайдеру, которого называют основоположником археологического изучения города (Schneider, 1936; Schneider, 1941). Раскопки велись снаружи, к западу от собора (Немецкий археологический институт; конец 20-х — нач. 30-х гг.). Скоро стало ясно, что при строительстве Юстиниана древние основания не разрушались, а только засыпались, так что они лежат ниже полов нынешнего храма (в большей части, ожидая дальнейшего исследования). Шнайдер обнаружил остатки колоннады в 8 м к западу от нынешнего экзонартекса (и в 2 м ниже его уровня): ступени, базы колонн, архитектурные детали (капители, куски фриза, сегменты арок, части потолков и фронтонов), покрытые прекрасной резьбой, напоминавшей о возрождении классического искусства.

Принадлежат ли они «константиновской» церкви или «феодосиевской»? Как их трактовать в архитектурном отношении и где помещать атриум — к востоку или западу от колоннады? Полностью план по открытым фрагментам восстановить было нельзя; но удалось понять, какие элементы его составляли. Шнайдер доказал, что огромные пропилеи построены при Феодосии. Это был очень длинный, приподнятый на несколько ступеней над улицей портик. Внутренний двор-атриум лежит от него к востоку, уходя под нартекс нынешнего храма; собственно церковь была трех- или пятинефной базиликой с галереями и хорами над ними. Трактовка остатков как портика со ступенями, ведущими в атриум «второго из трех великих зданий, освященного в 415 г.», в основном признана, но относительно восстановления этапов строительства, существует большая разноголосица. Есть сомнения и по поводу размеров «старой» святой Софии.10 Нельзя не согласиться с мнением, высказанным Краутхаймером: «До тех пор, пока не удастся завершить археологические раскопки… использование немногих сохранившихся элементов будет приводить лишь к созданию спорных реконструкций, подобных тем, какие я и сам предлагал в прошлом».11