Христианские древности: Введение в сравнительное изучение - Леонид Беляев

Понятно, что вокруг первых случаев переноса мощей кипят ученые споры. В частности, активно работавший в 1930-х гг. над этой проблемой Ипполит Делеай построил анализ как своего рода поиск виновных в совершении этих «исторических преступлений», обвинив в них восточное христианство. Он отметил, что Рим воздерживался от вскрытия могил и допускал распространение лишь «вторичных реликвий», пока варварские нашествия VI в. не вынудили забрать их с кладбищ, лежавших «вне стен». (Delehaye, 1930; Delehaye, 1933). «Адвокатом» восточных христиан выступил Кирилл Манго, предложив свою версию исторического процесса (Mango, 1990).

Обычай «переноса» прочно входит в обиход христиан Римской империи со второй половины IV в., до 350 г. о нем нет упоминаний. Первые документально описанные случаи отмечены на Востоке при императоре Галле (351–354).40 Главным же прецедентом, вызвавшим изменение взглядов общества, стал, возможно, перенос мощей апостолов Тимофея, Андрея и Луки в константинопольский Апостолейон (356, 357). Замысел снабдить храм-мавзолей реликвиями был еще у Константина, хотя осуществил его Констанций II уже после смерти и погребения великого императора (337). Хронологически перенос совпал с законом 357 г. о запрете нарушать погребения, но его могли сознательно преступить из-за необходимости освятить постройку.41 Причины выбора именно этих святых неясны. К IV в. сложилась прочная традиция памяти о местах погребения большинства апостолов: Петра, Павла, Иоанна (Эфес), Филиппа с дочерьми (Иераполис), Фомы (Эдесса), и для захоронения в Константинополе, возможно, выбрали тех, о которых не было пока известно ничего определенного.42 События в Константинополе вызвали неожиданный отклик на западе Империи. Паулин Ноланский позже одобрил и обосновал их тем, что священные останки распределены по земле слишком неравномерно и счел первые открытия мощей частью божественного предначертания; Амвросий Медиоланский с 380-х гг. уже не ставил под вопрос правомочность переноса. В Византии практика переноса реликвий охватила всю ее территорию лишь при Феодосии I и его преемниках.

Манго отметил удивительную синхронность процесса в Константинополе, Италии, Галлии, Малой Азии, Сирии и Египте. Одновременно по всему миру появляются мощи одних и тех же апостолов: Иоанна, Андрея и Фомы (Милан), Иоанна Крестителя, Андрея, Фомы и Луки (Брешия, Руан, Нола и другие города). Думают, что «импрессарио от мощей» (выражение П. Брауна) еще пользовались теми же источниками, из которых снабжали на 30 лет ранее Константина. Хотя переносы мощей начались в восточных провинциях с целью заполнить вакуум, образованный строительством новой столицы, инициаторами процесса стали императоры западного происхождения. В основе процесса лежала, однако, внутренняя логика религии, иначе он не встретил бы дружного одобрения теологов всего христианского мира. Мощи не были для христиан просто фрагментами плоти, это были знаки победы над смертью, материализованное подтверждение верности избранного пути, которые следовало распространить как можно шире, «заполняя ими мир и тем следуя божественному предначертанию».

В очень большой степени это касается, конечно, и «вторичных» реликвий (они сами и археологические сюжеты, с ними связанные, невероятно многочисленны, но работа с ними на современном уровне пока Не формализована). Реликвии обретали и теряли, ими делились и их похищали, их подлинность удостоверялась чудесами, их «подделывали» и разоблачали, их хранили и украшали, ими благословляли. Они породили Целые огромные отрасли художественно-ремесленной промышленности поздней античности и средневековья, изготовлявшие евлогии всевозможных форм из самых разных материалов: прежде всего фляжки и «ампулы» для хранения святой воды, мира и других чудотворных жидкостей (стеклянные, керамические, металлические); миниатюрные иконы (каменные, стеклянные, металлические); значки, пряжки и многое другое. Для их хранения создавали фантастически сложные комбинации сосудов с экранами, иконных окладов, реликвариев и всевозможных монстранцев, используя весь спектр материалов от золота, скорлупы страусиных яиц и хрусталя до обычного дерева и камня. Изображения на них, или их собственные формы, стали важным источником иконографии и позволяют восстановить облик давно разрушенных архитектурных сооружений, утраченных икон и других памятников.43

В западной историографии эта общность артефактов получила даже специальное название «паломнического искусства», для его изучения собирают международные конференции и конгрессы, издают многочисленные сборники и чрезвычайно обширные корпусы предметов (например, свод X. Бушхаузена по реликвариям, А. Фролова по ставротекам и др.: Braun, 1940; Frolow, 1961; Frolow, 1965; Buschhausen, 1971; Hahn-loser, Brugger-Koch, 1985; BP). Все больше внимания привлекает это искусство и в России.44

Мы уже не раз касались истории реликвий в предыдущих главах, говоря о Палестине и Англии, Италии и Африке. Специальный «археологический свод» по реликвиям, в том числе по реликвиям Константинополя, был бы чрезвычайно интересным чтением, но, к сожалению, до его составления еще далеко, если не считать работ Дж. Маджеска, в которых он опирается на тексты «хождений». Главными реликвиями столицы Византии стали в конце концов предметы, связанные с культом Богородицы, но их «археология» как вещественных памятников пока не изучена, поэтому мы ограничимся немногими имеющимися археологическими примерами.

Камень «помазания». Константинополь обладал не только останками святых, но и массой интереснейших вторичных реликвий, в основном утраченных после захвата города турками. Следы одной из них обнаружили на рубеже 1950-60-хгг. при работах внутри известного комплекса церквей монастыря Пантократора. Он образован двумя последовательно построенными в 1120-х гг. четырехстолпными храмами, промежуток между которыми заполнен бесстолпной капеллой-усыпальницей Комнинов (Иоанна II, его жены Ирины, Мануила I). Автор работ, А. Миго, описывая пол, вымощенный сложной мраморной мозаикой, указал в аркаде, соединяющей главную (южную) церковь с центральным надгробным храмом св. Михаила, странное углубление. В вырубке лежали три мраморных блока, каждый с двумя парными квадратными пазами, залитыми свинцом, следами стоявших здесь когда-то опор (Megaw, 1963). В этом месте источники описывают погребение императора Мануила I. Никита Хониат писал, что он «покоится под камнем темного цвета, сообщающего памятнику траурное настроение…

Кроме того, на пьедестал помещен красный камень длиной в человеческое тело, открытый для поклонения. Раньше он хранился в церкви в Эфесе и сказано, что он тот самый, на котором после снятия со креста Христа облачали в погребальные одежды и умащали». Об этом камне неоднократно упоминают, среди других реликвий, почти все «хождения» русских паломников в Константинополь, называя его «доской Господней», с объяснением, что на нее тело положили и отнесли к гробнице. На красноватом камне виднелись пятна «как от воска», которые считали застывшими слезами Богородицы.45 Размеры углубления довольно точно соответствовали тем, что дают описания паломников (пять пядей поперек, в длину человеческого тела), позволяя думать, что место определено правильно.

Об этой реликвии известно, что ее перевезли из Эфеса на 27-м году правления Мануила (1143-80), встретили с великим почетом в гавани дворца Буколеон, а император пронес ее на своих плечах от гавани до часовни Богородицы в Фаросе, где она оставалась 10 лет, пока ее не установили на могиле императора. Известно также, что эту доску он стремился получить специально с целью использовать как крышку или иную часть своего саркофага. Согласно позднему источнику, приводимому А. Миго, на камне, «где Иосиф Аримафейский омывал Спасителя после того как его спустили с креста», была даже стихотворная эпитафия (часть которой известна по тому же источнику), упоминавшая и о переносе самого камня. Камень оставался в монастыре вплоть до захвата Константинополя турками, после чего его перенесли в Сераль. Существует версия, что венецианцы предлагали выкупить святыню за 30 тыс. дукатов, но султан Мехмет II ответил, что не расстанется с нею и за 100 тысяч (как известно, турецкие правители относились очень ревниво к захваченным в Византии святыням). Затем след предмета теряется. Отметим, что в поле зрения остается его двойник — «камень умащения» («миропомазания»), который и сейчас можно видеть в храме Гроба Господня в Иерусалиме, где, по утверждениям владельцев, он находится с IV в.

Такие рассказы можно умножать почти бесконечно, причем среди них то и дело будут попадаться сюжетно связанные с археологией (чего стоит одно «Чудо Святого Копья» эпохи Первого крестового похода, которое так любили иллюстрировать позднесредневековые миниатюристы!)46 Такие сюжеты, как например, «Туринская плащаница» (в появлении которой упорно пытаются разработать «константинопольскую» версию) развернулись в уходящем столетии в прямо-таки детективные истории, самое сухое описание которых затягивает как авантюрный роман. Нет сомнения, что отдельная увлекательная работа по археологии предметов, почитавшихся в Константинополе священными, когда-нибудь будет написана и коснется в первую очередь наиболее чтимых там реликвий Богоматери. Нам же пора вернуться к истории открытия Других церковных древностей Византии.