Пленник волчьей стаи - Юрий Пшонкин

Пройдя немного вверх по реке, Тынаку вскоре увиде­ла на косе, среди редкой растительности, заветный стебелек с пожелтевшими листочками. Неподалеку рос другой. Это было большой удачей — обычно корешки растут в отдалении друг от друга. Копалкой, сделанной из оленьего рога, Тынаку осторожно высвободила из податливой сырой земли корень и принялась за второй. Вдруг совсем рядом она услышала чьи-то шаги. Тынаку вздрогнула, оглянулась и... онемела от страха — перед ней стоял огромный медведь! Кайнын, оскалив страшную пасть, угрюмо уставился на нее, словно размышляя, как ему поудобнее напасть на эту перепуганную женщи­ну. Ойкнув, Тынаку попятилась назад. Медведь фыркнул, но остался стоять на месте; Тынаку снова отступила и... упала в реку. Студеная вода обожгла тело, и это спасло ее. Она закричала, рванулась к берегу. Дно в этом месте было пологим, и ей кое-как удалось выкарабкаться.

Медведь, видно испугавшись ее крика, шарахнулся назад и скрылся в кустах. Медведи не любят, когда люди громко говорят и кричат.

А Тынаку все еще стояла на четвереньках, не в си­лах даже подняться. Ее был озноб, зубы часто-часто сту­чали. Когда страх немного растаял в ее сердце, она бросилась к яранге, оставив на косе и копалку, и корешки.

Тавтык еще спал. Тынаку стянула торбаса, керкер, совсем уже износившееся платье, развесила одежду возле костра. Холод сводил скулы, зубы по-прежнему стучали. Накинув зимнюю кухлянку, она присела возле огня. Теп­ло родного очага успокоило, согрело. Тынаку даже улыб­нулась, представив, как она смешно выглядела, когда, мокрая, выползла на четвереньках из воды. Из воды?1 Она вышла из реки, которая хотела... взять ее! Испуг снова стрелой пронзил грудь женщины. «Ой-е, я совер­шила большой грех! «Верхние люди» дали мне знак идти к ним, но я... не пошла. Это они привели на косу медве­дя. Они!» — ужаснулась Тынаку. Ужаснулась и сразу окаменела. Мысли ее летали где-то далеко-далеко.

Проснулся Тавтык. Громким кряхтеньем он позвал мать. Но Тынаку не слышала его... Тогда Тавтык заорал, громко, призывно. Тынаку встрепенулась, как задремав­шая на яйцах утка, когда рядом с гнездом послышится пугающий шорох. Мать бросилась к сыну, выхватила его из люльки. Крепко прижав к груди враз притихшего сына, Тынаку, словно затравленная ребятишками-охот­никами росомаха, начала озираться по сторонам, тре­вожно вглядывалась в темень подступившего к яранге леса. Ей казалось, что сейчас из леса снова появится страшный медведь и с ним... кто-нибудь из ее родни, уже ушедший в «верхнюю тундру». Не может! Если она уй­дет, маленький Тавтык тоже придет туда. Он умрет без нее. Нет-нет, он должен еще пожить здесь, на этой зем­ле, рядом с отцом. Тавтык должен помогать отцу ры­бачить, охотиться. Нельзя Атувье оставаться здесь одно­му. Он сильный и... слабый, сердце его надорвется, если они уйдут от него туда... Тынаку исподлобья посмотрела на небо... Но ведь «верхние люди» подали знак. Разве можно нарушить священный обычай?

Сменив подстилку в люльке, она уложила сына и вы­шла из яранги. Светило уже остывшее осеннее солнце, над лесом проносились утки, играла рыба в потускневшей реке. Как хорошо было в это время сейчас на земле пред­ков! Так хорошо, что совсем не хотелось уходить туда, за высокие облака, на голубую тропу... Тынаку подошла к реке. Легкий ветер трепал увядшие косы деревьев, срывал с них разноцветные листья и швырял, стряхивал их в быструю воду. Падали, падали в реку листья, одни задерживались у кромки берега, в заводях, образуя цветистый колыхающийся ковер, другие, словно обрадо­вавшись продолжению движения, уносила река. Вода притягивала, звала, кружила голову. Тынаку словно кто- то невидимый подталкивал и подталкивал к реке. Ближе, ближе... Вдруг совсем рядом раздался крик чайки. Птица кричала так пронзительно, жалобно, что Тынаку сразу очнулась, попятилась от зазывной воды. По спине пробе­жала поземка. А чайка низко-низко летала над рекой и все кричала-причитала, будто выговаривала: «Не остав­ляй сына! Не оставля-ай сына-а-а!» Тынаку, пораженная «словами» птицы, повернулась и побежала к яранге.

К вечеру ее стал бить озноб, сильно болела голова. Увидев возвращавшегося с двумя подстреленными гусями мужа, она легла рядом с хныкавшим Тавтыком и провали­лась куда-то в липкую, горячую темноту, в которой сполохами мельтешили оранжевые, красные, синие круги...

...Семь ночей и восемь дней пролежала Тынаку на медвежьих шкурах. Болезнь высушила ее, нарисовала под глазами темные круги. Она заходилась в кашле, ей все время хотелось пить. К боли в груди и голове прибав­лялся суеверный ужас — она все время ждала, когда ее возьмут к себе «верхние люди».

Атувье неотлучно находился рядом. Он поил ее чаем, в который клал целебные травы и корешки, заготовлен­ные самой Тынаку. Поил чаем и рыбной юшкой. Рыбу и мясо Тынаку не могла есть. Зато маленький Тавтык, словно понимая, что мать не может больше кормить его своим молоком, с каждым днем все охотнее сосал жирные кусочки мяса, вяленые рыбьи спинки. Атувье быстро научился менять ему травяную подстилку и даже стал осторожно брать сына на руки. Стоило ему это большого напряжения, ибо огрубелые, могучие руки были непри­вычны к обращению с тельцем младенца. За то время, что прошло с того хмурого утра, когда он стоял с волком против соплеменников, Атувье вырос еще, раздался в пле­чах, заматёрел.

Тынаку выздоровела. В молодом теле злые духи долго не живут.

Когда Тынаку поправилась, на землю чаучу упал пер­вый снег. Но Атувье все же решил снова попытать сча­стья в охоте на оленей. Очень нужны были семье оленьи шкуры. Всю зиму не просидишь в яранге возле очага.

За время болезни жены он успел заготовить еще дров и теперь собирался на охоту с легким сердцем. Он гото­вился к долгой отлучке, понимая, что ему придется много пройти, пока он набредет на дикарей. Но только одни духи знали: эта охота продлится так долго, что Ты­наку придется самой еще не раз заготавливать дрова. Духи готовили сыну Ивигина новое испытание, но он об этом не ведал. Атувье готовился самое большое пробыть на охоте десять дней и десять лун. Он уложил в поход­ную сумку юколу, куски вяленого мяса, завернул в зам­шевый лоскут заварку, наточил нож, перекинул через плечо верный чаут, прихватил лук и стрелы и ранним утром покинул яяну.

Бледная, исхудавшая Тынаку стояла с сыном на ру­ках около кострища и все смотрела, смотрела вслед уда­лявшемуся мужу. Тяжелый камень недоброго предчувст­вия осел где-то под ее сердцем, а глаза застилали слезы. За время болезни она не раз благодарила добрых духов, которые послали ей в мужья такого сильного и доброго мужчину. Ничего, десять солнц и десять лун быстро про­бегут по небу. А может, Атувье вернется раньше. Он — удачливый, сильный. Он хорошо знает повадки домашних и диких оленей. Недаром он из рода оленных людей.