Оружие Возмездия - Олег Дивов

– Спокойно. Теперь спокойно, товарищи Олеги. Теперь глядите, что я буду делать.

Я достал из кармана нож. Раскрыл его, встал к раковине и начал соскребать с нее краску. Не спеша.

– Я буду делать это очень долго. Очень медленно. Очень тщательно.

– Как… Как ты это вынесешь… – еле слышно произнес Большой.

– Я ничего не вынесу. Я просто буду очень спокойно чистить раковину. И вас к ней не подпущу. Сам буду чистить. Очень долго и очень спокойно. А где-то за час до обеда я зайду к этому… Товарищу майору. И скажу, что все готово. И поглядим. А вы пока отдыхайте. Можете даже уйти в казарму. Наверное так будет лучше. Хотя я не настаиваю.

Большой повернулся носом в угол. Маленький глядел на меня со смесью восхищения и ужаса.

А я чистил раковину. Потом я закурил и продолжал скрести раковину ножом, жуя сигарету. Краска понемногу отставала. Я думал, разумно ли заходить к Сиротину именно в названное мной время. Но таков был первый импульс, и я доверился ему. Ведь говоря с майором, я тоже действовал инстинктивно. Глядишь, сработает.

Я постучался к Сиротину за час до обеда.

– Товарищ майор, разрешите доложить, раковина отчищена.

– Чисто? – спросил майор, не глядя на меня.

– Как новая.

Сиротин молчал, перебирая бумаги на столе.

– Можете пойти оценить качество.

Сиротин молчал.

– Мы закончили работу по покраске штаба, товарищ майор.

Сиротин пожевал губу и процедил:

– Да.

– Вы принимаете нашу работу?

– Да.

– Каковы наши дальнейшие действия, товарищ майор?

Сиротин поглядел в окно. Опять пошевелил бумагами. Потом обернулся ко мне и, старательно избегая взгляда в глаза, сказал:

– Сдайте мне военные билеты и приходите сразу после обеда. Форма одежды парадная.

Я достал из кармана три военных билета и положил их на стол.

– Разрешите идти, товарищ майор?

– Да.

Я ушел.

Олеги ждали меня, сидя на лестнице. Я мог бы над ними подшутить, но в такой ситуации это сделала бы только последняя сволочь. И плевать, что они черпаки, а Олег Старший прослужил день-в-день двадцать один месяц. Пахали-то на равных.

Я тяжело облокотился о перила, чувствуя, как отпускает, отпускает, отпускает напряжение…

– Идите гладить «парадки», молодые люди. Мы отыграли наш дембельский аккорд. Кончилась музыка. Кто хочет танцевать от радости – пляшите так.

Не стали они плясать.

Да я и не ждал.

Новый дизайн штаба произвел сильнейшее впечатление на управление бригады. Некоторые сомневались поначалу, что это круто, но когда привыкли, стали даже хвастаться нашим штабом перед ракетчиками.

Но при первом же серьезном перепаде температуры сразу треснул потолок. Сразу и весь.

А стены начали пачкаться и осыпаться.

Шнейдер позвонил мне в Москву и сказал: Олежка, ты отмщен, я накапал Петровскому, а тот шепнул начальнику штаба про эту историю с краской. А НШ как раз изгваздал мундир об стену. На ближайшем совещании он поставил Сиротина смирно и при всем честном народе орал на него так, что звенели стекла.

А крестик, спросил я, косой крестик?

На месте, сказал Шнейдер, куда он денется, как же без него.

Это очень трогательно, сказал я. Слушай, Гена, только не бери дембельский аккорд. А то потом будет стыдно. Мне вот стыдно, что я сделал плохую работу, пусть и не по своей вине.

Наплюй, сказал Шнейдер, тебя никто не ругает, все считают, что ты натянул Сиротина по самые гланды, и очень радуются. Пока не испачкают мундир об стену – тут о тебе говорят пару слов. Но дело того стоило, уверяю.

Тем не менее, Шнейдер отказался брать дембельский аккорд.

Сказал, он же не я.

В смысле, не дизайнер.

ЭПИЛОГ

После обеда нас встретил совершенно другой майор Сиротин. Он лучился добродушием и при этом был исполнен такой важности, будто совершал некое таинство. Майор сказал напутственное слово: мол, надеюсь, служба не прошла для вас даром, вы ее не забудете, и прочее, и прочее. При этом наши военные билеты он сжимал так, будто ему очень хотелось спрятать их в стол и заорать: «А теперь убирайтесь нести службу, негодяи!». Он, видимо, чувствовал, но осознать не мог, что сейчас на самом деле происходит таинство: майор отдает билеты – и мы ему больше не принадлежим.

Заканчивался ритуал пафосно: майор, крепко вцепившись в билет, интересовался, каковы планы товарища сержанта на гражданскую жизнь. Выслушав ответ, глубокомысленно кивал, пожимал сержанту руку и осчастливливал его «военником» с отметкой об увольнении в запас.

Олеги сказали, что продолжат учебу.

– А я буду работать в газете.

– Ну, это после института, – подсказал мне Сиротин.

– Я печатался и до института.

Сиротин захлопал глазенками. Мало кто из офицеров понимал, как это можно – работать в газете, не имея образования. Им-то погоны дали после училища, а я чем лучше? Начальник штаба, с которым я однажды разоткровенничался, посоветовал мне врать, да не завираться.

Зато мне верил Минотавр. Такой страшный, такой могучий, бешеный и… Такой по-детски беззащитный. Он верил.

Если я о чем и жалел, пожимая вялую руку Сиротина, так о том, что это не крепкая лапа Минотавра. Которого мне не увидеть больше никогда.

Выйдя из кабинета, я сунул «военник» в карман и направился вдаль по коридору.

– Ждем внизу! – сказал Большой.

Я, не оборачиваясь, кивнул и достал нож. Подошел к двери пятой комнаты. Присмотрелся. И нацарапал косой крестик точно на том месте, где он раньше был.

Не я его тут первым вырезал – не мне и закрашивать.

Мы с Олегами вышли из штаба, и я прямо у дверей рванул с шеи форменный галстук.

Армия кончилась.

Примерно за месяц до увольнения в запас я встретил у вещевых складов подполковника Миронова. Командир пушечного дивизиона, способного пару раз стрельнуть и уйти с огневой раньше, чем первый его снаряд поразит цель в пятидесяти километрах впереди – нес под мышкой газетный сверток, из которого торчали новенькие половые щетки. Миронов посмотрел на меня и вдруг сказал печально:

– Знаешь, парень, вот я целый подполковник, комдив и все такое. Но если бы мне двадцать лет назад объяснили, что я стану ходить со щетками и буду ответственным за туалет… Я бы сказал – ну его на хер, ребята!

Он знал, что мне на дембель уже скоро. А ему – нет.

Кажется, он мне завидовал.

А собственно, почему бы не сказать это сейчас? Да, прошло еще почти двадцать лет. Но такие слова никогда не вредно произнести вслух. Хотя бы как эпитафию нашей ББМ. И всем несчастным Вооруженным Силам СССР. И я скажу:

– Ну его на хер, ребята!

23 февраля 2007 года