Туман войны - Алексей Колентьев

— Чисто не получилось?

— Получилось — Голос бойца был глух, чуть хрипел — Ревун чуть позже сработал, я думал это вы наследили. Четверых убрал сразу, а после тревоги ещё двое набежало, потом ещё… Один из дробовика зацепил… Рёбра сломаны, «броник» в хлам… Но я их уделал. Потом с тем, кто вас штурмует по рации говорил разок. Вроде не раскусили. Уходить на третью точку, к побережью надо.

— Согласен — Журавлёв помог раненому забраться на водительское сиденье — Мы тоже спокойно прошли… Потом подумаем. Вести сможешь, а то нам ещё через охрану проходить?

— Обижаешь, командир — Винниченко поморщился, но справился с импульсом боли, придав лицу отрешённое, спокойное выражение.

Журавлёв запрыгнул в кабину, на пассажирское сидение и дал отмашку на движение. Грузовик с мягким гудением покатился к восточным воротам, в противоположной от тех, в которые диверсанты въезжали каких-то сорок минут назад. Спустя десять долгих минут они подъехали к КПП, на протяжении всего пути Винниченко на чистом английском, перемежающимся арабской руганью, отгонял с дороги бестолково мечущихся по лагерю людей. Не дрогнувшей рукой, Николай протянул дежурному путевой лист с красной полосой по диагонали. Тот попытался пройти к кузову, но майор с дружеской, но холодной усмешкой предложил не проявлять интереса там, где это может повредить карьере и охранник только махнул рукой. Ворота открылись, пропуская грузовик к следующему, внешнему посту. Тут повторилась та же история, но на последней стадии проверки, когда у проверяющего бумаги охранника затрещала рация и лицо вытянулось от напряжения, Винниченко дал по газам и ещё где-то час, грузовик петлял по просёлкам, пока вдали не стихли звуки погони.

Потом они остановились у пары высохших деревьев в сорока километрах севернее морской береговой линии, они остановились. Тут уже ждали, предупреждённые заранее Свешников и Макс. Журавлёв с Командором вскрыли контейнер и извлекли артефакт, оставив в кузове ящик с «начинкой» для любопытных. Тяжёлый камень поместили в матерчатый рюкзак с неприличным именем «кондом». Потом, Свешников сел за руль грузовика и махнув остальным: мол, свидимся ещё, с шиком развернулся на небольшом пятачке твёрдой как камень земли и на скорости ушёл в пустыню. Журавлёв помог разместить в кузове минивэна раненого ликвидатора, а сам сел за руль, держа направление по компасу, сверяясь с брошенной на «торпеду», картой. Вскоре, маленький микроавтобус вынес диверсантов к морскому берегу. Журавлёв вынул из кармана плоскую коробочку радиомаяка и нажал единственную плоскую прорезиненную кнопку. Теперь оставалось только ждать: в течение часа, команда боевых пловцов с лежащего в нейтральных водах в дрейфе советского сухогруза, придёт к берегу и заберёт злосчастный камешек, ради которого затевался весь сегодняшний аттракцион.

Расположившись на песке у берега, Николай и Павликян немного перевели дух. Скоро, ковыляя подошёл Винниченко и сел рядом, следом за ним появился из темноты снайпер Макс.

— Свешников отогнал ваш тарантас в пустыню, сам уйдёт по запасному каналу. Что случилось в лагере, командир?

Майор всю дорогу крутил ситуацию и так и эдак, но ничего путного в голову не приходило: возможно всё, вплоть до утечки информации, но лучше это оставить аналитикам Конторы. Чуть покачав головой и глядя на лунные блёстки морских мелких волн, Журавлёв ответил:

— Скорее всего, просто случайность, которую не предусмотрели умники из группы планирования. Приедем домой — будем разбираться…

Через двадцать минут, далеко в пустыне послышался глухой звук взрыва, значит, в контейнере был маячок. А ещё минуту спустя, на морской глади перед местом где заняли круговую оборону диверсанты, появилось шесть фигур в аквалангах и в сторону разведчиков один из аквалангистов три раза мигнул цветным сигналом фонаря: две красные и одна зелёная вспышки. После ответного сигнала пловцы вышли на берег, Журавлёв и Макс помогли Винниченко облачиться в гидрокостюм и передали безликому командиру водоплавающих коллег баул с артефактом. Тащить раненого сквозь частую сеть поиска, которую наверняка уже раскинул по всему Египту Консорциум было глупо и опасно, а на сухогрузе Ивану и окажут помощь и в целости доставят в один из советских портов или высадят там, где его сможет подобрать военный советский корабль, вариантов много. Чёрные фигуры подводников, среди которых выделялась долговязая фигура ликвидатора, исчезли так же неслышно, как и появились.

Журавлёв сел за руль микроавтобуса и завёл двигатель. Теперь предстояла долгая дорога домой, но чувство хорошо выполненной работы делало его чуть-чуть короче и безопаснее.

Земля. 2 марта 1990 г. 00.40 по местному времени. Военный полигон Министерства обороны СССР Капустин Яр. Склад временного размещения АР 077/906. Подземное строение 41, горизонт 2. Командир в/ч 073178, полковник Северской В.И

Весна никак не сказывалась на климате в «закромах», как называли в обиходе заглублённые помещения хранилищ и лабораторий сотрудники. Там, на поверхности бушевали дурно пахнущие нечистотами «ветры перемен», в газетах и журналах будто бы сорвавшиеся с цепи вчерашние менестрели соцреализма с остервенением набрасывались на умирающую власть, вываливая на головы обычных людей тонны грязного белья из жизни партийных чиновников, вождей, не забывая и собратьев по перу. Склад же словно подлодка на боевом дежурстве, сохранял раз и навсегда неизменно рабочее настроение в своём замкнутом, хоть и довольно большом, порядка двух тысяч человек, коллективе. Здесь редко читали газеты. Фильмы смотрели лишь по внутренней телесети и это были в основном старые, проверенные временем картины, тщательно подбираемые психологами подземного города. Напряжённая работа, часто связанная с огромным риском не только для жизни, но и для разума людей требовала разрядки, некоей отправной точки покоя, где всё было надёжно, стабильно и безмятежно. Однако были здесь и те, кому приходилось по долгу службы читать, слушать и смотреть всё, приходящее с поверхности. Но были и добровольцы, которым не лень было тратить время на ту мутную реку информации, стремившуюся затопить сознание и разбередить инстинкты человека, случайно или намеренно вошедшего с ней в контакт. Но таких оказалось не слишком много — люди на Складе редко отрывались от любимого дела, чтобы праздно убить драгоценное время на что-то кроме работы, бывшей их главным и порою единственным увлечением в жизни.

Командир номерной части был одним из тех, кому приходилось пересиливать себя, листая периодику и слушая теле и радиопередачи, по новому освещающие старое, рисуя радужные перспективы «нового мЫшленния», как выражался передовой генсек. Вот и сейчас, Северской с отвращением отбросил отливающий глянцем свежий номер журнала «Огонёк». В нём на импортной финской бумаге и четырёх листах убористого текста, некий правдоискатель доказывал, что на фронтах Отечественной войны воевали только силой отловленные по городам и весям люди, бодро погоняемые в спины пулемётными очередями заградительных отрядов. Про зверства «кровавой гэбни», автор между делом обещал отписать подробнее, но уже в следующий раз. Василий Иванович с отработанной за последние годы сноровкой выудил из кармана поношенного пиджака пузырёк с валидолом и бросил две маленькие крупинки лекарства под язык. Сам он, житель блокадного Ленинграда, чей отец ушёл на войну прямо от станка и пропавший безвести два года спустя, естественно не верил в россказни бойкого писаки. Зато он хорошо помнил, как шипит в ведре с талой водой немецкая зажигательная бомба, которые он и его друзья-подростки десятками собирали с крыш домов. Помнил лица рабочих, чёрные от копоти когда они еле передвигаясь от недоедания шли на завод, где хотя бы было тепло и гарантия того, что друзья оттащат ослабевшего товарища, дадут кружку кипятку, а может и печёную картофелину или жёсткий сухарик ноздреватого чёрного хлеба. Северской помнил вкус этого сухаря: кислый, отдающий пылью и машинным маслом, но такой сладкий, особенно когда есть совсем нечего. Ячневая и перловая крупа считались деликатесом, их иногда приносил сосед с первого этажа дядя Миша, их участковый. Тогда, сорокалетний старшина, по причине выбитого глаза не попавший на фронт, казался Василию очень старым. Свой паёк, милиционер делил между соседскими детьми и два дня в месяц, десяток ребятишек могли хоть немного подкормиться сваренной на воде и приправленной сахарином жидкой болтушкой из муки и круп. Северской порывисто поднялся со своего места, кресло клацнуло роликами колёс и ударилось о стену, журнал полетел в мусорную корзину. Наполненная ядом лжи бумага жгла полковнику руки, а мозг и сердце горели от воспоминаний детства, когда никто не думал, что ест товарищ Жданов на обед, а больше беспокоился о том, сколько дней он сам ещё сможет работать и как быстро умрёт от истощения. Но никто не помышлял о том, чтобы с поднятыми руками выйти за окраину города и направиться в стону немецких окопов. Да, он знал, что такие люди тоже были, как встречал и стихийные «голодные» митинги, слышал сплетни о подземном убежище, где секретарь городского комитета партии, будто бы обжирается красной икрой и упивается дорогим шампанским. Видел непривычно гладкие рожи спекулянтов, меняющих просроченные мясные консервы на золото и меха у отчаявшихся ленинградцев. Но его окружали простые советские люди: слесарь-инструментальщик Порфирьев, умерший вытачивая тяжёлую болванку снаряда, почтальонша тётя Лида, разносившая письма и газеты несмотря на дистрофию, от которой и умерла зимой сорок второго года. Много было их, простых граждан осаждённого города, тихо без пафоса делавших каждый свою работу и надеявшихся, что вот этот снаряд выточенный слабеющими руками или этот самолёт с отремонтированным на их заводе двигателем, окажется последним решающим аргументом в пользу победы над сильным и умелым врагом. И Василий Иванович сильно сомневался в том, что руководство города столь расхлябанно и морально разложено. Будь так, немцы ещё весной сорок второго года уже взяли бы город, однако этого не случилось. Произошло это потому, что в основной своей массе, ленинградцы, как и большинство советских людей, боролись не только за свою жизнь. Что-то глубинное, упрятанное далеко в генах, именуемое памятью предков заставляло советских людей сопротивляться. Было что-то первобытное в этом всеобщем отказе покориться незваным гостям, стремившимся кровью и железом поставить жителей осаждённого города на колени и защёлкнуть на каждой поникшей шее рабский ошейник. Нет, врёт журналюга — чтобы победить в войне на уничтожение, нужно было поставить пулемётный расчет за спиной у каждого советского человека.