Глубокий тыл - Борис Полевой

Но вышло так, что организационное собрание актива огородников, созванное фабкомом в помещении театра, пришлось открывать без Анны. В этот день она по путевке городского комитета уехала делать доклад в одну из военных частей, размещенных под городом. Первое слово Нефедова предоставила директору фабрики, и спокойный, любящий действовать осторожно Слесарев деликатно отверг самую идею вовлечь в огородное дело весь фабричный коллектив. Чего ради так широко размахиваться? Новая мысль? Нет. До войны тоже помаленьку огородничали. Сразу втянуть всю фабрику — это ведь легко сказать. А инструменты? А инвентарь? А семена? Для ограниченного количества огородников, вот хотя бы для тех, кто сидит в этом зале, все это можно наскрести. А если за лопаты возьмется весь коллектив? И, наконец, деньги. Для активистов и энтузиастов, которые уже записались, дирекция деньги найдет. А для всех где взять? Директор не фокусник Иисус Христос, чтобы накормить толпу пятью хлебами.

Слесарев говорил убедительно, и председательница фабкома все время с тревогой смотрела в зал. Ей становилось ясно, что спокойные слова директора подействовали на многих.

Первые же выступления подтвердили это. Вопреки всему, о чем мечтали раньше, люди осторожно говорили: лучше начать с малого. Пошли в ход пословицы: «Семь раз отмерь — один раз отрежь», «По одежке протягивай ножки». Нефедова попробовала было повернуть ход прений, напомнив призыв инициативной группы «Все на огороды!», но Слесарев бросил с места:

— Не мешай, пусть говорят, что думают. — И прения потекли по-прежнему, им проложенному руслу.

Особенно плохо чувствовала себя председательница фабкома потому, что на собрании появился Северьянов. Он уселся меж кулис и, невидимый из зала, молча слушал. Нефедовой казалось, что она все время чувствует на себе его иронический взгляд. Ведь как они с Анной агитировали его поддержать широкий размах огородничества! Упрашивали подписывать письма насчет земли и семян, уверяли, что ткачи все до одного мечтают о грядках. Наверное, он и пришел, чтобы взвесить возможности этого дела, послушать, что будут говорить люди. И вот такой поворот.

Острого языка секретаря райкома в районе побаивались не меньше, чем партийных взысканий. Правда, механик Лужников довольно резко раскритиковал осторожную позицию директора, и кое-кто из выступавших поддержал первоначальный план. Но близорукие глаза Северьянова насмешливо щурились, и у председательницы собрания все беспокойней становилось на душе.

Наконец все записавшиеся выступили. Участники собрания явно поустали. В зале слышался шумок. Над рядами поднимались паруса газет, когда Нефедова спросила, есть ли еще желающие говорить. В рядах дружно зашумели:

— Хватит! Довольно!

Но откуда-то из амфитеатра, терявшегося в полутьме, послышалось:

— Прошу слова.

Все оглянулись. Зал загудел. Одни кричали: «Все ясно, хватит!», другие: «Дайте, пусть человек скажет!» Нефедова решила, что таких больше.

— Что же, раз такова воля собрания, прошу товарища на трибуну. Как ваша фамилия?

— Калинина! — выкрикнул через зал женский голос.

Сразу наступила тишина. И вот уже, выйдя из полутьмы, Анна решительно шагала через зал по проходу. Подошла к барьеру, мгновение поколебавшись, подобрала юбку и вскочила на сцену. Ее встретил дружный веселый шум. Кто-то попробовал зааплодировать, но она сердито отмахнулась. Остановившись у рампы, она заговорила, будто продолжая уже начатую беседу:

— …Вот тут говорил директор нашей фабрики Слесарев Василий Андреевич. Хороший он хозяйственник, и все мы его за это уважаем. — В зале стало так тихо, что слышалось, как кто-то уснувший похрапывает на галерке. Северья-нов, сидя меж кулис, торопливо надевал очки, на лице председательницы появилось выражение облегчения. Сам Слесарев настороженно улыбался. А Анна подошла прямо к его стулу и, будто толкуя с ним один на один, продолжала: — Хороший ты мужик, Василий Андреевич, но есть у тебя недостаток. Знаешь, какой? Мой батя про таких людей говорит, что готовы, они за пятачок в церкви… ну, скажем вежливо, воздух испортить.

На мгновение в большом зале настала неестественная тишина. Потом весь он взорвался хохотом.

— Что? Что это значит?! — крикнул Слесарев.

— А то значит, что больно уж ты, Василий Андреевич, скуп, — со спокойным доброжелательством пояснила Анна и, уставившись прямо в квадратное, вспыхнувшее краской лицо Слеса-рева, продолжала: — Значит это, что иной раз готов ты рублем поступиться, чтобы гривенник сэкономить…

— Это надо доказать. — Широко расставленные глаза Слесарева стали уже, большие губы обидчиво вздрагивали.

— Докажу, — продолжая улыбаться, сказала Анна. — Вот ты только что призывал тут огородное дело свернуть, помаленьку, потихоньку, попробуем, накопим опыт… Так? А из-за чего? Вот скажи людям начистоту. Ведь денег жалко? Так?

— Так у меня и нет столько денег! Военное время. Мы обязаны экономить каждую копейку.

— Хорошо, — доброжелательно согласилась Анна. — Ну, сэкономишь ты в директорском фонде столько-то там десятков тысяч. Отчитаешься. Фин-отдельцы тебя похвалят, где-нибудь в докладе в пример приведут… А подумай ты: сколько государство на этом потеряет? У него обе руки войной заняты, у нашего государства. Не может оно сейчас само народ досыта накормить. А огороды разве не подспорье к тощим нашим пайкам? Близорук ты, Василий Андреевич, становишься, дальше своей фабрики глаз твой перестает видеть.

— Так ведь я же не против огородов. Все здесь слыхали…

— …И я слыхала. Ты говорил: для тех, кто здесь сидит, будет огород и денег у тебя хватит… А остальных, кого здесь нет, этих мы за что накажем? Как мы им заявления будем возвращать?

С какими глазами?

— Так ведь они еще и не подавали эти заявления, товарищ Калинина, — прервал Слесарев, вставая и нервно одергивая пиджак.

— Подадут, — спокойно глядя на него, ответила Анна и спросила собрание: — Как вы думаете, товарищи?

Из зала донесся шум. Нефедова как встала, предоставляя Калининой слово, так и осталасьс тоять, с опаской посматривая то на улыбающегося секретаря парткома, то на директора, что теперь, сбычившись, сердито глядел на Анну.

— Подадут! Непременно! — кричали из зала. — А как же иначе, всем овощи нужны!.. Кто ж откажется!

— Ну, вот видишь, Василий Андреевич, оказывается, всем овощи нужны. И солнышко всем нужно, и свежий воздух… Ну так как же, дашь ты денег?

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Потом Слесарев сердито схватил со стола свой портфель, стал торопливо вытряхивать оттуда какие-то бумаги.

— Вот он, наш баланс, в министерстве утвержденный, партией одобренный. Он вам, товарищ Калинина, известен, вы его видели… Вот, вот они, графы. Где я денег возьму? Ну?

Нефедова с опаской косилась на Анну. Нет, несмотря на сверкавшие глаза, на полыхавшие румянцем щеки, та отлично владела собой. Вот она улыбнулась, да так, что влажно сверкнули два ряда ровных белых зубов.

— Василий Андреевич, мы ж к тебе в сейф с отмычками не лезем, мы ж тебя просим: сам пошарь по разным там статьям, пусть твои бухгалтера по ним полазают… Сколько вот эти люди одним первомайским соревнованием в этот сейф положили! А субботниками! А походом за экономию! А рационализаторскими предложениями! А сколько мы еще до конца года положим?.. Ведь положим, товарищи?

— Положим. За ткачами спасибо не пропадет.

И вдруг из-за кулис раздался голос Северья-нова:

— А что, Василий Андреевич, такому народу можно, пожалуй, и на слово поверить. А? Как думаешь?

Собрание зашумело еще веселее. Слесарев некоторое время смотрел в зал, и видно было, как на острых его скулах шевелятся желваки.

— Да что вы меня, товарищи, тут уговариваете, будто я Кащей Бессмертный, — сказал он наконец, убирая в портфель бумаги, стараясь улыбнуться. — Я разве против? Я только…

— Деньги найдешь? — упрямо перебила его Анна.

Директор махнул руной и все-таки выдавил на лице кривую улыбку.

— Поящем… Ну, найду, найду…

После такого заявления предложение инициативной группы приняли единогласно. Хотели было уже расходиться, но Анна опять шагнула к рампе, подняв руку.

— Стойте, минуточку… Фактическая справка.

Пришедший было в движение человеческий поток застыл между рядами, в проходах, в выходных дверях. Головы повернулись к сцене.

— Справка такого рода, — улыбаясь, кричала Анна. — Я должна заявить, что батина поговорка к Василию Андреевичу не подходит. Он это сейчас доказал, и я при всех вас перед ним извиняюсь. Дружный хохот прокатился по залу.

— Стойте, стойте, еще не все!.. И все мы теперь давайте ему скажем, что он совсем не Ка-щей Бессмертный, как он тут нам заявил, а хороший советский хозяйственник.