Мастера и шедевры. Том 3 - Игорь Долгополов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Агриппина.
… Внезапно Мария Владимировна протянула мне тоненькую ученическую тетрадку. Я открыл ее и увидел страницы, исписанные твердым четким почерком.
«Чувствую, что в живописании я многословен, — размышляет тридцатилетний мастер, — слишком дробен. Хочется много сказать, а получается перегрузка деталями, мелкота, нет большой формы».
«Надо, — пишет Василий Нечитайло 25 ноября 1945 года, — безжалостно выбрасывать подчас привлекательно-соблазни-тельные мелочи ради большой выразительности формы. Пожалуй, мне не стоит сейчас бояться упрощения, я слишком натуралист, чтобы дойти до схемы».
«Не бояться, не бояться, — говорит он в другом месте, — писать только смело и решительно!»
И тут же рядом мы читаем заметки:
«Изживать недостатки: излишнюю самоуверенность, торопливость, изобилие деталей в живописи, непоследовательность, робость в работе…»
Какое надо иметь чистое сердце, чтобы так резко и честно сказать самому себе о самом главном — живописи. Вот эти качества — правдивость и страстность в искусстве — Василий Нечитайло сохранил до последних дней своей жизни. Он был бескомпромиссен в своих исканиях истины, в выработке мастерства, он был беспощаден к дилетантству, позерству, всякому проявлению фальши, позы в искусстве.
«Ни к черту не гожусь! Никуда… Сколько раз я говорил себе: смелее, смелее! Писать окончательно, без всяких «пока», потом, дескать, кончу. Так и не кончишь, а только испортишь начатое… Наносить на холст только живые впечатления, окончательно. Писать ярче!.. Как огня, бояться штампа, ибо он удел посредственности.
Чувство меры… С прискорбием должен сознаться, что оно редко посещает. Валентин Александрович Серов обладал великолепнейшим чувством меры и ощущением нового… Быть все время робким учеником с пламенем в сердце. Каждый раз в каждой работе надо начинать как будто в первый раз… Все любят указывать на прекрасное искусство, не понимая того, что сильно и прекрасно оно потому, что ни на что до этого не похоже!»
В памяти предстал Кузнецкий мост. Московская выставка молодых художников. Вернисаж. Толчея. Взволнованные лица.
Рассвет над Толедо.
И вдруг встречаю Василия Нечитайло. Мы подходим к большому холсту: на картине молодая женщина, две маленькие девочки с цветами и книгами, на фоне — конный красногвардеец как символ героического прошлого…
— Это полотно написала моя дочь Ксения, — проговорил Василий Кириллович. — Вот она на картине стоит с дочками, моими внучками, Настей и Машей. За ними на коне их прадед, мой отец Кирилл Никитович…
Я глядел на своеобычный, интересно решенный холст «Воспоминание о революции» и сразу понял гордость большого мастера за свою дочь-художницу, талантливую, со своеобразным, ни на кого не похожим голосом… Пристально вглядываясь в картину и видя радость в глазах Нечитайло, я еще крепче уверовал в значимость и современность реалистической живописи, обладающей древним и вечно юным ликом.
«Писать ярче» — этот завет отца не забывают и стараются исполнить дочь Ксения и сыновья Дмитрий и Сергей — молодые художники, уже по-разному заявившие о себе как дарования свежие, разные. Такова преемственность поколений.
Молодые…
Ведь им создавать искусство XXI века.
Как важно в судьбе каждого большого мастера чувствовать рядом с собою плечо верного друга, единомышленника. Таким товарищем был у Василия Нечитайло еще с юности, с институтской скамьи Юрий Кугач. Вместе они учились, защищали свои дипломы, показывали из года в год новые полотна на больших выставках. Конечно, их искусство, как, впрочем, творчество всех художников-реалистов, было разным, но приверженность к станковой живописи, любовь к природе, человеку, К сочному, полнозвучному языку русской живописной школы общими.
Вечерние сумерки…
Голубой призрачный свет обволакивает студию, и кажется, что вот сейчас войдет хозяин мастерской и ты услышишь его ядреный веселый смех, задорную шутку… Но дверь закрыта, звонок молчит, никто не нарушает безмолвия.
Только холсты, холсты художника говорят, рассказывают, поют. И в этой немой песне вечная жизнь искусства…
Сколько надо прочесть книг, чтобы понять атмосферу Ренессанса, Флоренцию эпохи Медичи.
Загорск.
Но взгляните на «Весну» Боттичелли, и вы мгновенно окажетесь в плену немеркнущей красоты итальянского Возрождения, услышите сонеты Петрарки, звуки лютни, шорох ветвей пиний на вилле Лоренцо Великолепного.
Словом, всего лишь один взгляд на шедевр живописи перенесет вас в ту эпоху, в то время, в которое жил и творил художник.
Но для этого мастер должен целиком принадлежать своему времени. И чем цельнее и мощнее эта его приверженность, тем великолепнее и бессмертнее его творения.
… На крытом пестрой тканью старинном массивном диване, стоящем в углу, лежит ярко-желтый медвежонок — плюшевая кукла. Ее забыла Настя, внучка художника. Рядом, на стене мастерской, мы видим ее портрет, сияющий радостью бытия, свежестью, улыбкой.
— Василий любил жизнь, — говорит Юрий Кугач.
Мы сидим за столом. Десятки фотографий, письма, дневники Нечитайло рассказывают нам об ушедшем художнике. Рядом Марийка и ее подруга Ольга Светличная, тоже художник.
— Тема последней картины Василия «Красные партизаны» — кардинальная тема всей его живописи, — продолжает Кугач. — А если сказать точнее — лейтмотив всей его жизни.
Ведь придя в институт, он предстал перед ребятами как сын донских степей. Мы узнали из его рассказов о годах гражданской войны на Дону, о поднятой целине в Сальских степях, и он казался нам иногда парнем из легенды, о которой мы читали только в романах или стихах.
А потом мы вместе с ним в годы Великой Отечественной войны с восторгом перечитывали письма отца Васи — Кирилла Никитовича, который в составе кавалерийского корпуса Плиева сражался с нацистами и писал сыну в Москву:,…. Ты, Вася, был в ополчении, когда фашисты наступали, а теперь посмотри, как мы наступаем!»
И Василий, молодой человек, переживший страшные дни лета 1941 года, прочтя эти строки, вспомнил Смоленщину, когда он вместе со своими однокурсниками был в ополчении, выходил из окружения, видел сожженные города и села, испытал всю горечь отступления.
Художник Ксения Нечитайло.
Он снова ощутил грозную пустоту улиц фронтовой Москвы, стылую зыбь тревожных ночей, тишину осиротевших мастерских, щемящую боль расставаний с близкими, друзьями…
Теперь все это было позади.
Студент Нечитаило защитил диплом в 1942 году, а художник Василий Нечитаило обратился с просьбой откомандировать его на фронт. Вскоре, нагруженный этюдником, холстами, альбомами, он продвигался вместе с войсками, создавая десятки этюдов, рисунков, композиций.
Он догнал отца уже в 1944 году, когда кавалерийское соединение стремительно рвалось на запад, к логову фашистов.
— Вся его жизнь с самых юных лет как бы осенена темой подвига, борьбы, — сказал Кугач. — Особо зрима была в Василии неуемная любовь к коням, к степи. Он не мыслил себя без донского раздолья. Горячая кровь бурлила в нем, и хотя он с годами стал по сути москвичом, все же ностальгия гнала его каждый год на родину, к Дону.
Юрий Петрович Кугач задумался.
— В Василии будто жили два человека. Внешне он был могуч, упрям, напорист, а в душе мягок, нежен, порою раним. У него была поистине деликатная, тонкая натура.
Он чудесно пел.
Да, в нем было много от скифов, которые в незапамятные времена кочевали в степи.
Синие сумерки сгустились. За большими окнами мастерской сияли теплые огни ночной Москвы.
— Вечерами, — вспоминает Марийка, — бродили по степи. Огромное багровое солнце садилось в лиловую мглу.
Ветер гнал седые волны ковыля, по закатному небу неспешно плыли громады янтарных кучевых облаков.
Казалось, степь жила.
Пронзительно стрекотали кузнечики, где-то высоко в поднебесье пел жаворонок. В косых лучах вечерней зари бугры курганов будто пробуждались от сна, и чудилось, что они дышат…
Неотразимо манили Васю курганы.
Сколько раз он писал их.
Просыпался он рано. Бывало, только забрезжит заря, а он уже на ногах.
Идет слушать птиц.
В небе догорает последняя звезда, где-то вдали, у самого края степи, алеет рассвет, а Василий с этюдником, холстом спешит уловить это состояние, запечатлеть неповторимый миг рождения дня.
К. Нечитайло. Воспоминания о революции. Памяти моего деда посвящается.
Я слушал рассказ Марии Владимировны и вдруг машинально взял лежащую передо мной на столе уже знакомую старую фотографию начала тридцатых годов.
