Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под гром аплодисментов медленно опускается занавес».
…Праздник грузинского чая переместился из театра в ресторан «Перевал». К сожалению, в этом отделении праздника Константинэ Какубери не смог принять участия. Он еще в театре, как раз в тот момент, когда говорил заслуженный работник культуры Грузинской ССР Диомиде Арчвадзе, почувствовал себя плохо и, извинившись перед гостями, ушел домой.
В ресторане «Перевал» до утра поднимались бокалы с белым и красным имеретинским вином и произносились тосты за грузинский чай и грузинских чаеводов.
«Голос Херги» посвятил специальный номер газеты проведенному в Херге Празднику грузинского чая. Обо всем было рассказано подробно, и в этом описании всенародного праздника диссонансом звучали строки, посвященные заслуженному работнику Грузинской ССР, директору и художественному руководителю хергского народного театра Диомиде Арчвадзе. Газета сдержанно, с большим тактом, но вместе с тем смело писала: «Балет-пантомима «Праздник грузинского чая» нашего талантливого театра есть не что иное, как прискорбный провал. Боль наших сердец усиливается оттого, что эта творческая неудача, если можно так выразиться, постигла такого знаменитого и заслуженного деятеля грузинского театра, каким был и бесспорно остается заслуженный работник культуры Грузинской ССР уважаемый Диомиде Арчвадзе. Сидя в зале, смотрели мы на игру наших талантливых актеров (если можно назвать игрой ту кутерьму, которая происходила на сцене) и не верили своим глазам: надуманный сюжет, плохо подобранная музыка, непрофессиональная хореография, плохое оформление. (Увы, автор всего этого — один и тот же деятель.) Да, это явный провал, к большому сожалению, очевидная творческая неудача. Разве же такого бесцветного произведения достойны прославленные грузинские чаеводы? Стыд и позор!»
«С нашим мнением согласились принимавшие участие в празднике мастера грузинского чая», — писала газета, и там же приводились высказывания чаеводов. Самое сильное впечатление производило воспроизведенное слово в слово заявление самой уважаемой Агати Сепискверадзе: «Устроителей этого представления я обязательно приглашу в наш колхоз в проливной дождь, приведу на плантацию, дам в руки зонтики и корзины и посмотрю, как они так вприпрыжку будут собирать мокрый лист чая…»
Письмо кончалось замечанием:
«Для нас были совершенно неожиданными те аплодисменты, которыми наградили режиссера-постановщика балета-пантомимы. Культурный зритель легко догадался, что эти овации были инсценированы и не выражали действительной реакции зала на спектакль. Было бы лучше, если бы заслуженный работник культуры Грузинской ССР уважаемый Диомиде Арчвадзе отдал спектаклю ту творческую энергию и большое мастерство, которые он вложил в дело организации оваций. Быть может, тогда «Праздник грузинского чая» получился бы лучше…»
Диомиде Арчвадзе чуть не слег. Сгоряча он решил послать письмо протеста в редакцию и жалобу в райком партии. Потом, после некоторого колебания, он воздержался, почему-то подумав, что помещенная в «Голосе Херги» статья, возможно, была написана Константинэ Какубери. Это предположение подтверждалось и тем, что Константинэ Какубери ушел из театра как раз тогда, когда уважаемый Диомиде Арчвадзе произносил свою пламенную речь. Это Диомиде хорошо видел и воспринял как дурное предзнаменование.
На этом все и закончилось. Диомиде легко забыл свою обиду и опять стал ходить по улицам Херги с высоко поднятой головой, приветствуя знакомых и незнакомых улыбкой и снятием шляпы.
Часть седьмая
Глава первая
Александре стал заранее готовиться к приезду невестки и внуков.
Начал он со двора. Подметя его, он сгреб в кучу опавшие листья и сухие ветки и сжег их. Потом он вынес на солнце матрацы, одеяла и подушки и вымыл с мылом полы в доме.
И, что главное, он распределил для всех комнаты.
Большая комната будет гостиной, там же придется и обедать.
В комнате номер один, оба окна которой выходят на балкон, будут жить Русудан и Реваз. В ней камин, белый камин со сводом и изображением кукарекающего петуха на нем, круглый стол орехового дерева, большое зеркало и две тахты тоже из ореха. Доски для них Александре в свое время купил у Соломона Кикнавелидзе, заплатив за них дойной коровой. Три месяца он мудрил над ними, но в конце концов пришлось звать на помощь мастера, потому что собственная работа Александре не понравилась. Этим тахтам много, очень много лет, но и сейчас еще они выглядят неплохо: резные ножки, резьба с изображением оленя и косули в изголовье. У Александре была тахта с оленем, а у Мелик — с косулей. На эту тахту Александре первый раз лег с женой, на ней же родился Реваз. После смерти Мелик Александре ни на ту, ни на другую тахту не ложился, но постели с них не снимал. Все осталось, как при жизни жены. Когда Александре зажигает свет в большой комнате, он зажигает лампу и в этой комнате, а перед сном он снова на цыпочках заходит сюда и, прежде чем потушить лампу, обязательно смотрит на висящую на стене фотографию, с которой ему улыбаются девушка в белом платье и юноша в черкеске. Сняты Мелик и Александре были сорок лет тому назад в Херге. Эту фотографию Александре специально перенес в дальнюю комнату — вдруг Русудан не понравится, что, проснувшись, она должна смотреть на фотографию свекра и свекрови. Вот он и убрал ее подальше с глаз, повесив в комнате, принадлежавшей ему с внуком. Сандро очень любит эту карточку. Увидев ее впервые, он расплакался, какая, мол, у него была красивая бабушка и как жалко, что он не застал ее в живых…
В этом году на майские праздники отец привез Сандро к дедушке на
