Абраша - Александр Яблонский

– Голод и случаи каннибализма в Ленинграде. Каждый из нас потерял близких. Самых близких, умерших от голода в блокаду. Посему даже намек на спекуляцию здесь неуместен. Если аналогии и имели бы место (хотя о каких аналогиях может идти речь, ибо события разделены столетиями и, главное, несопоставимыми обстоятельствами), их надо было отсечь по соображениям морали и нравственности, которые весомее научных резонов. Далее, лично я не располагаю сведениями, думаю, И. В. также ими не располагает, во всяком случае, она не приводит никаких документальных свидетельств о «режиме питания» А. Гоньсевского, С. Жолкевского, того же О. Будзило или Эразма Стравиньского. Утверждение Вашей аспирантки о том, что польские лидеры терпели такие же лишения, мучения и т. д., как и рядовое рыцарство, психологически оправданно – всегда в экстремально боевых условиях быт офицерства и солдат сближался, вспомним, хотя бы, отступление русских войск в 1812 году и, вообще, – все кампании начала ХIХ века, когда русские офицеры – будущие декабристы – вплотную общались с солдатской массой, проникаясь ее реальной жизнью, постигая ее реальные проблемы. Однако в данном конкретном случае утверждение И. В. никак и ничем не подкреплено. Тем более оно неуклюже и неверно в своем развитии: «…В отличие от руководства, к примеру, осажденного Ленинграда, которое питалось изысканными деликатесами и баловало себя отборным французским вином, в то время, как тысячи ленинградцев умирали от дистрофии, то есть от крайнего истощения, то есть от голода» (с. 50). О том, как питался тов. Жданов и его окружение мы знаем только по слухам ( возможно, правдивым!), но слухи в науке «не работают» (замечу в еще одних скобках, что, даже при наличии документальных подтверждений, я бы не советовал И. В. к этому вопросу обращаться – не нужно !). Еще, для сведения аспирантки. Вином «отборным французским» не баловались – вино, уникальное, кстати, действительно хранилось в специальных подвалах, но руководство Л-да решило хранить его до Победы, чтобы поднести товарищу Сталину. Решение было ошибочным, так как это вино обладало целебными качествами и могло бы спасти многих советских людей в осажденном городе, к тому же, когда после войны его открыли, оно оказалось скисшим… Так что « они » его не пили . Это – к слову. Даже в мелочах нужно опираться только на точные факты.

– Это – частности, существенные, «взрывоопасные» и, главное, совсем ненужные в данной работе, но частности, которые аспирантка Владзиевская просто уберет (с Вашей помощью). Что важнее? – Мне не совсем близка общая концепция, общий настрой ее работы. Здесь я не столь категоричен, как в вышеуказанных частностях. Повторюсь, она, Ирина Всеволодовна, умный, проницательный, остро, нетрафаретно мыслящий ученый. Представленная статья заставляет заново взглянуть на события 1610–1612 годов. Она открыла много новых материалов, фактов, прочитала множество неизвестных документов и т. д. и т. п. Она имела мужество переосмыслить, казалось бы, азбучные истины. Но! И. В. вычленила проблематику 1610–1612-х годов из общего контекста Смуты. На определенном этапе работы это необходимая «операция», когда надо препарировать и рассмотреть под микроскопом каждую детальку, каждую молекулу. Однако позже, «поверив алгеброй гармонию», следует эту гармонию восстановить. А «гармония» такова, что, как бы то ни было – как бы законна (по мнению, прежде всего, иноземцев) ни была Семибоярщина, каким бы чувством долга и дисциплины (своеобразной, как справедливо отметила И. В.) ни отличались «сидельцы», на каких бы правовых устоях не базировалось приглашение поляков, а также украинцев, немцев, французов, русских – «белорусов», шведов (их было мало) и прочих « неполяков », коих, действительно, было большинство – здесь И. В. опять права, – как бы не складывалась коллизия столкновения двух мировоззрений, разных правосознаний , что так точно, так неожиданно, так проницательно отметила Ваша ученица (вот, кстати, тема диссертации!), – как бы то ни было, события описываемого периода – первая Отечественная война русских против оккупантов. По всем параметрам Россия пережила интервенцию вне зависимости от сложной совокупности причин, среди которых, конечно, далеко не последнюю роль играло предательство бояр (прежде всего Гедеминовичей), как бы «законно» это предательство ни было обставлено. В хитросплетениях всех интриг иноземному рыцарству было не разобраться, И. В. тысячу раз права, отмечая, что оно – это рыцарство – честно выполняло свой солдатский долг. Но, так или иначе, русский народ восстал против оккупантов (которых русские же и пригласили – увы!) – и победил. Ополчение К. Минина и кн. Дм. Пожарского и победа 1612 года фактически положили конец Смуте и обеспечили суверенитет России. Это – школьная истина, но – истина . Вычленять период «Тушинского вора» и «Царька» (королевича Владислава) из общего контекста Смуты в окончательном варианте работы И. В. нельзя.

– Еще одно соображение, которое не хочу оспаривать, но которое меня, почему-то, «царапает» при всем том, что И. В. в принципе права. Нельзя не согласиться с ней: приглашение иноземцев на правление, имело в России свои корни, историю и традиции, восходящие к легендарному призванию варягов. Действительно, династические браки, когда русские цари выбирали жен или мужей для своих наследников или наследниц чаще всего из германских земель, но иногда пытались и из Англии (Иван Грозный – для себя) и других стран, фактически «разбавили» до бесцветности кровь Романовых. И эти призвания – от Рюрика до принцессы Ангальт-Цербстской воспринимались сознанием нации как благие судьбоносные явления отечественной истории. Знать гордилась, что пусть боком, но принадлежит к Рюриковичам или Гедеминовичам. Так что в этом ряду появление призванного правителя из Польши – рутинный эпизод. Логика есть, хотя эта логика несколько схоластична и внеисторична. Но главное не в этом. Права Ваша ученица, утверждая, что начало, во всяком случае, правления первого Лжедмитрия было многообещающим – новый царь или «император Димитрий» – Demetreus Imperator, – как он величался в сношениях с коронованными «коллегами» в Европе – был энергичен, умен, весьма и весьма способен к управлению государством. Он в чем-то действительно походил на Петра Первого и в большом, и в малом – от поражавшей современников легкости в нахождении оптимальных решений сложных вопросов и широких реформаторских замыслов, которые он начал было осуществлять, до именно петровской смелости в нарушении всех придворных этикетов: он не боялся толпы и не раз выходил в город, общаясь с горожанами, передвигался быстро и неожиданно, так что его охрана часто не могла его найти, он даже не спал после обеда – первый на моей памяти случай в истории русского престола. И польской марионеткой он в принципе не был, хотя ловко использовал сложившуюся политическую ситуацию и заручился поддержкой Речи Посполитой. Слишком уж упрощенно видеть в нем лишь агента польского короля, стремившегося с помощью Гришки Отрепьева (?) захватить (?) Россию. Такая трактовка была естественна для севшего на престол после свержения «царя Дмитрия Ивановича» Василия Шуйского (и его окружения). Но она неприемлема сегодня. Инертность мышления и некритичность изучения, казалось бы, классических материалов и выводов, – ахиллесова пята нашей науки. Как сложилась еще при Шуйском формула, что Лжедмитрий – Отрепьев – авантюрист и кукла Кракова, так и кочует она через века. Поэтому, возможно, из него получился бы дельный правитель Москвы. Можно предположить. Нельзя рисовать облик этого талантливого авантюриста (а авантюристом он всё же был!) только черными красками. Поэтому нельзя не согласиться с И. В. в том, что даже поверхностный анализ его первых шагов – отказ от обещаний польской знати пойти на огромные территориальные уступки или содействовать в поддержке католичества на Руси, указывает на то, что простой польской марионеткой он не был. Вы, Семен Бенцианович, наверняка помните формулировку Ключевского о том, что царевич был только испечен в польской печке, но заквашен в Москве . Бесспорно, с детства Отрепьеву (или кому-то другому, как доказывает И. В. – доказывает убедительно… почти) внушали, что он рожден для престола, что он – законный наследник. Он наверняка в это верил (поэтому его авантюризм был, скорее, неосознанным, если можно так выразиться). Именно это убеждение объясняет, казалось бы, самоубийственные для него поступки – имею в виду помилование приговоренного Собором к смерти Василия Шуйского – самого опасного для самозванца свидетеля, видевшего своими глазами в Угличе тело убитого подлинного царевича (хотя этот факт работает на гипотезу о том, что на престоле был не самозванец…), равно как и возвращение из ссылки Годуновых, которые вполне справедливо видели в нём инициатора убийства Федора. И эту убежденность, бесспорно, внушали в доме Романовых – Юрьевых, где он был приближенным слугой (в частности у Федора Никитича Романова). Прав был умный, многоопытный и хитрый царь Борис, который, узнав о появлении самозванца, немедля обвинил в этом своих основных соперников – Романовых. Не случайно «Дмитрий Иванович», одним из первых указов вернул из ссылки Филарета – будущего митрополита ростовского – своего бывшего барина, щеголя, кутилу и охотника – старшего «Никитича». Эти истины не новы, но Ваша аспирантка находит убедительные новые доказательства и вводит в обращение новые материалы, их подтверждающие и детализирующие. Также весьма убедительны ее утверждения о фактической легитимности (но сомнительной законности) воцарения Лжедмитрия Первого: 1 июня 1605 года Москва присягнула самозванцу, высшее боярство целовало крест, а 21 июля архиепископ рязанский Игнатий венчал его на царство. Всё это правильно и хорошо. Но! – Как нельзя рисовать самозванца одними черными красками, так и нельзя одевать его в «белые ангельские одеяния»! Обьективная картина немыслима без того негатива, который блистательно изучен и показан Платоновым, Ключевским, Костомаровым и др.