Моя жизнь - Ингрид Бергман

Прости, если мои слова звучат как нравоучение. Но, милая моя, я тебя очень люблю и не могу не сказать тебе правду. Ведь я хочу только одного; чтобы ты была счастлива и выбрала путь, достойный тебя.

Ты так чиста сердцем, так глубоко умеешь чувствовать, что, я не сомневаюсь, должна преодолеть и преодолеешь все невзгоды. Мне не нужно заверять тебя, что я сделаю для тебя все, о чем бы ты ни попросила, — и теперь, и прежде, и всегда...»

Эрнест Хемингуэй писал карандашом с виллы «Эйприл» в Кортина Д’Ампеццо:

«Дорогая Ингрид! Наконец-то, дочка, я тебя нашел. Как Стромболи? Как Калабрия? Я немного представляю, что это такое. (Красиво и очень грязно.) А как ты? Вот это действительно важно. (Может, тоже красивая и очень грязная?)

Твое письмо с прекрасной припиской Петера пришло сюда, в клинику Падуи, где я лежу с больным глазом. Инфекция попала в него как раз в тот день, когда ты прибыла в Италию. Как насчет контактов на таком расстоянии?

В меня всадили пять миллионов кубиков пенициллина. (Они дырявят мой зад каждые три часа, как по будильнику), но жар спал. Инфекция дала эрисипелас[16] (ничего общего с сифилисом), но пристукнули и это».

(Продолжено 5 июня на вилле «Финка Вихия» в Сан Франсиско-де-Паула, Куба)

«Так случилось, что, когда я прочитал ту первую часть, что написал, мне стало хуже. Пришлось опять взяться за пенициллин, а глаз был слишком плох, чтобы я мог писать.

Потом я прочитал весь этот бред о тебе, Росселлини и Петере и теперь даже не знаю, что написать. У меня было время все обдумать (не зная толком, что происходит) , и я знаю только одно: я тебя очень люблю и я твой самый верный и надежный друг, независимо от того, что ты сделаешь, что решишь и куда пойдешь. Единственное — я очень по тебе скучаю.

Послушай, дочка, сейчас я скажу речь. У нас есть одна и единственная, как я однажды уже объяснял тебе, жизнь. И для знаменитых, и для незнаменитых. Ты великая актриса. Я это знаю по Нью-Йорку. Рано или поздно у больших актрис возникают большие трудности. Если не возникают, они тогда и дерьма не стоят. (Плохое слово можешь вычеркнуть.) Но все, что ни делают большие актрисы, им прощают.

Речь продолжается. Все принимают неправильные решения. Но часто неправильные решения — это правильные, сделанные наоборот. Конец речи.

Новая речь. Не страдай. Это никому никогда не помогало.

С речами покончено. Пожалуйста, дочка, не переживай, будь храброй, хорошей девочкой. Ты знаешь, что не так далеко от тебя есть два человека, Мэри и я, которые тебя любят и верны тебе.

Будем веселы нынче, как в те дни, когда вместе выпивали... Помни, что идет Священный год, когда отпускаются все грехи. Может, ты родишь пятерню в Ватикане, и я впервые стану крестным отцом...

Если ты по-настоящему любишь Роберто, передай ему нашу любовь и скажи, что лучше ему быть с тобой чертовски хорошим парнем, иначе Папа убьет его однажды утром, когда у него выберется свободное утро.

Эрнест.

Р. S. Письмо получилось вшивое, но мы живем в самые вшивые времена из всех, что, как я думаю, бывали. Но это наша одна и единственная жизнь, поэтому не стоит так уж жаловаться на площадку, где мы играем.

Мы чудесно провели время в Италии. Я люблю Венецию и все места вокруг нее в нетуристский сезон. А Доломиты — лучшие горы, которые я знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты не работала, а приехала и побыла с нами в Кортина Д’Ампещю. Я пробовал дозвониться до тебя из клиники, но мне ответили, что там, где вы находитесь, нет телефона.

Может, ты никогда не получишь это письмо. Разумеется, не получишь, если я его не отправлю. Удачи тебе, моя дорогая. Мэри шлет тебе свою любовь.

Эрнест (Папа) «.

Письма от друзей помогали. Но они не могли заставить ее не реагировать на осуждение. Письмо Петера, искреннее, правдивое, отчаянное, огорчило и расстроило ее. Она не находила себе места от сознания того, что все это отразится на Пиа. Она счастливо ринулась навстречу отношениям, которые, казалось, решат все ее проблемы, и оказалась один на один с дилеммой, разрывающей ее сердце.

Это был сущий ад. Я столько плакала, что казалось, слез не хватит. Я чувствовала, что газеты правы. Я оставила мужа и ребенка. Я была ужасной женщиной... Но я не представляла, что все так получится. Я написала то самое письмо Петеру, где говорила: «Я не хочу морочить тебе голову. Я не вернусь. Ты никогда не захочешь быть со мною после того, что произошло. Давай подадим на развод». Зачастили телефонные звонки, посыпались телеграммы, и Петер приехал повидаться со мной в Италию. Финалом стала встреча в Мессине, на Сивдшии.

А потом начались сложности с Роберто. Как только разбушевались все эти страсти, Роберто совершенно определенно решил не отпускать меня обратно к Петеру. Ни на час, если только это в его силах. Теперь я, конечно, понимаю, что это было глупо. Если бы я встретилась с Петером и мы смогли бы обсудить все как два ответственных человека, скольких переживаний и несчастий мы смогли бы избежать. Роберто с его фантазией вообразил, что Петер может похитить меня навсегда, что мы убежим посреди ночи. Он отказывался поверить, что человек приехал только для того, чтобы поговорить со своей женой, сказать ей: «Давай все обсудим».

Возможно, какой-то резон в поведении Роберто и был. Он ведь знал, как я боялась Петера.

Он видел все слезы, что я пролила на Стромболи... Все вокруг думали, что я блаженствую, купаясь в любви, а я без конца плакала, потому что меня точило чувство вины. Я была виновата перед всеми, кто писал мне, я погубила их фильм, я погубила себя, моя карьера погублена навеки... Каждый наставлял меня, я терпеливо это сносила и не знала, что же делать дальше...

Петер предлагал закончить работу, которой я была связана, а потом вернуться в Америку, где мы могли бы все обсудить. Конечно, исходя из здравого смысла, я соглашалась с этим.

Но, увы, во время нашей дневной встречи в отеле в Мессине здравый смысл отсутствовал. Столкновение произошло сразу же, потому что, пока я говорила с Роберто, он приводил одни доводы, когда слушала Петера, тот доказывал другое. Я поняла, что мне не справиться с ними обоими. И я сказала: «Неужели мы не можем сесть втроем и выслушать один другого?»

Все это было так ужасно, что не могу вспоминать об этом — я постаралась вычеркнуть это из своей памяти. Наступил вечер, Петер заказал двухкомнатный номер. Поскольку он проделал столь долгий путь из Америки, то, очевидно, имел право поговорить со мной. Поэтому мы поднялись к нему, он запер дверь, а Роберто сходил с ума.

Кей Браун тоже была участницей этих событий. В то время она работала в нью-йоркском отделе студии «МКА . Ингрид была ее клиенткой, и Кей несла за нее личную ответственность. «Я попала в самый водоворот. На мой взгляд, это была чистейшей пробы итальянская мелодрама, — рассказывает она. — Помню, раздался телефонный звонок. Это был Лью Уоссерман, глава «МКА» в Голливуде.