Ее город - Чи Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В жизни каждого человека важное место занимают предки и потомки. Всем нам хочется иметь защиту в этом мире, быть в безопасности, в том числе и от стихии; хочется сладко спать, вкусно есть и с надеждой смотреть в будущее. Я желала бы в любое время года жить легко и приятно. Тогда, в квартирке на восьмом этаже, перед лицом проливного дождя я была совсем еще молодой женщиной, переполняемой праведным гневом, а теперь мне кажется, что тот праведный гнев и есть наивысшая справедливость, мои устремления.
Однако понимала ли я когда-нибудь, что все не так плохо, как я думаю, — хотя судьба и складывается не слишком удачно? В конце концов, я не умирала от голода и от жажды, а значит, и живя «в убогом переулке», могла «не изменять своей радости»[81]?! Это ли не устремления?
(17)
Жизнь не имеет сослагательного наклонения.
Мы можем жить только наугад, не переставая при этом меняться и пытаться постичь смысл бытия.
Ван Хунту наконец добился перевода и устроился на работу кадровиком в офис Государственной налоговой инспекции. Похоже, смерть жены профессора Жао Циндэ побудила его принять решение. Ван Хунту не желал больше тратить время на судебные дрязги с профессором Жао и потому перестал преподавать, изучать социальные институты и писать статьи. Он хотел посмотреть, как профессор Жао Циндэ сможет бороться, потеряв в его лице врага. Государственная налоговая инспекция — лучшее госучреждение в Китае, там до сих пор выделяют жилье, причем с кондиционерами и круглосуточной подачей горячей воды, а во дворе есть коллективная столовая, где можно приобрести абонемент: плати символическую сумму и наедайся от пуза трижды в день! Именно в этом учреждении в полной мере проявляется превосходство социализма. Люди стремятся повыше, а вода — пониже. Ван Хунту сознательно выбрал тепленькое местечко — и что, сразу считать его меркантильным подлецом?
Он заявил:
— Ну, допустим, я меркантильный подлец. Но я перехожу в налоговую инспекцию, прощаюсь с нашим ЖК — и рад своему позорному падению!
Ван Хунту громко смеялся и шутил на прощание с Чжан Хуа и девушками на велопарковке. В этом был весь Ван Хунту.
Не Вэньянь начала собирать вещи и выносить различные коробки. Среди прочего хлама нашлись даже популярные в 1980-х годах солодовый напиток и маточное молочко для полости рта. Не Вэньянь измоталась, но устало улыбалась. Она присела на нашей площадке и сказала мне:
— Как только я унесу все вещи с террасы, ты можешь поставить там еще одну бамбуковую кровать. Думаю, кроме жителей восьмого этажа, другим пользоваться террасой и не положено.
Желая поддразнить ее, я сообщила:
— Я тоже переезжаю.
— Правда? Когда? Куда?
— Еще не знаю, когда и куда, но человек всегда должен стремиться к лучшему.
Не Вэньянь улыбнулась:
— Хорошо было жить с тобой по соседству, не уверена, что у нас будут такие же замечательные соседи.
— Не переживай, будут. Везде есть хорошие люди. Как говорится, и на краю неба растут ароматные травы.
Не Вэньянь принялась обмахиваться платком и серьезно сказала:
— Мы уезжаем, так что позволь мне немного обнадежить тебя, ладно?
— Очень хорошо. Мне и нужна-то только надежда.
Не Вэньянь шлепнула меня платком и посоветовала:
— Будь серьезной. Ну правда. Ты писательница, ты проводила встречу с читателями даже в Германии, я вижу в тебе большой потенциал. В твоем доме должна царить атмосфера веселья и легкости, без случайных людей, так что пореже общайся с такими дамочками, как Чжан Хуа. Сюй Дина тебе тоже не подходит — она мещанка, и эти ее попытки любить весь мир натянуты.
— Боюсь, я не оправдаю твоих надежд. Мне как раз больше нравятся простолюдины, а не супер-пупер эрудиты. Мне всегда кажется, что те, кого считают элитой, на самом деле наиболее невежественны, а простые люди — самые мудрые. Наверное, все потому, что я и сама мещанка, как ты говоришь.
— А вот хамить не надо, ладно? Сколько тебе лет? Что ты успела повидать в Китае? Как много ты знаешь о Жао Циндэ и старом носильщике — двух совершенно разных людях?
Взгляд Не Вэньянь стал тяжелым и холодным. Она внезапно выпрямилась и даже внешне изменилась — это была уже не та женщина средних лет, которую я привыкла видеть.
Затем Не Вэньянь поведала мне кое-что экстраординарное:
— В Китае был известный поэт по имени Не Ганьну. Ты должна знать его. Он из Цзиньшаня, провинция Хубэй. Это мой родной город, а Не Ганьну — мой дед. Одаренный ученый-революционер, обладавший глубокими знаниями и благородным характером. Это гордость нашей семьи и образец для подражания, нас с юных лет учили брать с него пример. Однако в 1955 году он оказался замешан в деле Ху Фэна[82] и осужден, а в 1958 году его признали правым элементом и отправили в трудовой лагерь. Несмотря на то что в конце концов его реабилитировали, мог ли он вернуться к жизни? Конечно нет. Выйдя из тюрьмы, дедушка проболел несколько лет и умер. Вот она, беспечность великих талантов. Если бы он сразу умел отличать добро от зла, понимал бы реальность Китая и то, какие бывают люди, может быть, и не случилось бы подобного трагического исхода.
Естественно, я была ошарашена. Не Вэньянь посмотрела на меня с состраданием и привела еще один пример трагедии китайских литераторов. В 1949 году Не Ганьну опубликовал поэму «Зов горы», в которой очень эмоционально отразил новые реалии Китая: «Схватите на улице любого ребенка и поцелуйте его крепко-крепко, он не окажется помещичьим сыном, потому что помещиков больше нет». Это стихотворение немедленно раскритиковали; молодой поэт Шао Яньсян заявил, что оно наполнено мелкобуржуазным фанатизмом и идеологически небезупречно. Вскоре после этого стихотворение самого Шао Яньсяна раскритиковали другие поэты, и в 1957 году его тоже заклеймили как правого. Его строки гласили: «Партия, ты солнце, я звезда, я сияю благодаря твоей власти». Критики осудили его в излишнем высокомерии: партия — солнце, а он аж целая звезда?!
Я не удержалась и воскликнула:
— Я знаю Шао Яньсяна, он отлично пишет!
— Я нисколько не сомневаюсь в твоем отношении к этому поэту, его стихи хороши, но, как заметили другие поэты, он допустил ряд ошибок.
