Дети немилости - Олег Серёгин

Луна поднялась высоко. Была полночь, когда старшая повитуха вышла из хижины и, заметно пошатываясь, медленно направилась по тропинке вниз. Итаяс не стал дожидаться, когда старуха пересечет границу села. Нарушая обычай, он встал и пошел ей навстречу. В руке его был обнаженный меч.

Неле думала: брат знал, что так будет.

Он встретил старуху на полпути и повел назад, взяв под руку. Так и следовало сделать, просто обычай требовал от мужа дожидаться повитухи на пороге дома, но старая знахарка почему-то попыталась уйти от бестрепетной хватки Демона и потом, уже утратив надежду, шла за ним, спотыкаясь, повесив на грудь седую голову в тяжелом уборе.

Они скрылись в хижине, и только тогда донесся оттуда едва слышный крик.

Увидев, что зачала от него прекрасная Мирале, что носила во чреве и в муках исторгла пред очи людей камана, Итаяс убил повитух. Существо, воспринятое ими, он унес из хижины и сбросил с обрыва в пропасть. Потом говорили, что дитя не было похоже на человека.

Мирале прожила еще два дня; она так и не пришла в себя.

Юцинеле долго оплакивала ее. Она имела право делать это открыто, ведь Мирале была ей не чужой, но сердце требовало уйти ото всех и таить горе. Мирале снилась ей, бледная, с волосами путаными и бесконечными, как у злой утопленницы. Неле приходила на ее могилу и говорила с ней. «Ты теперь вместе со своим милым, - упрекала она. – Со своими братьями. Что тебя на земле держит, что не упокоишься никак? Оставь меня», - и Мирале качала головой. Волосы ее струились, как рыбацкая сеть в воде, грозили оплести Неле и увлечь туда, в незнаемое.

«Завтра я умру», - подумала Неле.

Ее уже не тревожило, достойной окажется ее смерть или какой иной. Слишком измучила ее лихорадка, чтобы думать о таких вещах. Лонси ушел… «Ты не виноват, - мысленно сказала она магу в минуту краткого просветления. – Ты все сделал. Не умирай».

Мир вовне, за преградой запекшихся век, становился светлее; близилось утро, раскрывались врата огненного дня, последнего из тех, что боги отмерили ей. Мука отступила на шаг, чуть ясней стало в голове, и Неле попрощалась с миром, сказав ему, что он вовсе не плох.

…потом ей стало холодно. Неле решила, что это и есть смерть, и даже успела порадоваться, что от нее не больно, когда начертанное и завершенное заклятие выгнуло ее дугой; в пересохшем горле заклокотало, спекшиеся ресницы расцепились, и сначала в глазах стало темно, чернее ночи, а потом опять начало светлеть.

Это заклятие было куда сильней тех, что чертили над нею прежде. Намного сильней. Короткие судороги волнами проходили по телу, но не причиняли боли, казались даже приятными. Потом как будто в груди Неле открылась дверца, и болезнь вымело из нее, как ветер выносит из отпертого дома сор и труху; а там – вот, словно бы свежая вода, холодная до ломоты, заструилась в ее тело-дом и сквозь него, и вокруг…

К Неле вернулось зрение. Она еще задыхалась, руки и ноги подергивались мимо ее воли, но свободно текли мысли, и глаза видели ясно.

Утренний свет был изумрудным, в самом деле зеленым, цвета весенней листвы; осязаемый, свежий, благоуханный, он драгоценным убором парил вокруг. Схема заклятия горела над обнаженной грудью Неле, в десять раз ярче самой яркой, что видела девушка прежде, от нее шли сладостный холод и радость, и жажда жить, а за схемой, держа ее на кончиках пальцев, следил бог.

Глаза у бога были зеленые.

Неле приоткрыла рот, пытаясь что-нибудь сказать ему, и из весенней лиственной темноты за его спиной показалась темнокудрая женщина, такая же невероятно красивая, как зеленоглазый бог. Женщина положила на лоб Юцинеле прохладную ладонь, улыбнулась и сказала богу на риеске:

- Мори, ты сумасшедший. Но ты добрый сумасшедший, и я ничего не имею против.

6.

Время близилось к полудню, и было очень тихо, куда тише, чем ночью, потому что южане торопились трудиться; вскоре всякая работа станет невозможной, люди разойдутся по домам и уснут в тени... Я стоял на балконе, ежился под ледяным дыханием климатического заклятия и смотрел на плавящуюся под солнцем Рескидду.

Поднялся я глубокой ночью, чтобы до наступления жары съездить за город, к языческим святилищам. Храмовый комплекс, посвященный доарсеитскому пантеону Юга, находился в превосходном состоянии, издалека даже мог сойти за действующий. К сохранению памятников старины рескидди прилагали огромные усилия; первые исторические общества появились так давно, что сами стали памятниками. Но время неумолимо брало свою дань. Возраст святилищ перевалил за семитысячелетний рубеж; арсеитство, безмерно древняя религия, коренилось в культах еще более древних.

В архаической башенной архитектуре даже взгляд дилетанта мог угадать те смыслы и закономерности, которые позже, отшлифованные до ясности совершенства, засверкают в арсеитских церквах. Шагая по каменным плитам проулков, я издалека распознавал здания, виданные на книжных иллюстрациях. Здесь воздвигался алтарь Ордузет, богини грозы, госпожи семидесяти тысяч молний, там – Уллейрат, военачальницы небес, и перед каждым походом по этим улицам текли кровавые ручьи, а в воздухе повисал сладковатый дымок – в храмах закалывали и сжигали рабов... Здание, лишенное башни и похожее на огромную плаху – святилище Фиррат, богини морового поветрия и смерти. Обладатель богато разукрашенного храма, Ванусен, бог веселья, в мифах представал скорее богом коварства. Проблеском света в этой череде свирепых образов был Огусен, добрый бог плодородия; перед его храмом, как тысячи лет назад, зеленел маленький цветник, за которым ухаживали ученые, жившие прямо в городке.

Сложившийся пантеон и гигантский храмовый комплекс знаменовали сложившуюся государственность Рескидды; им предшествовали культы отдельных племен, потонувшие в песках руины и еще тысячелетия истории. Голова кружилась, стоило заглянуть в эту бездну времени. Лаанга в качестве памятника старины, пожалуй, мог с ней сравниться и превзойти ее, но он был не вполне человеком, и история его тоже не была человеческой. Историю Рескидды строили люди. Обычные люди. Рескидди. Такие, какими задумала людей Арсет.

Сейчас Рескидда отсчитывала «столетие тишины». Чистокровные рескидди на время утратили обычную агрессивность. За время своего существования величайший на земле город многое успел понять о законах собственного бытия. Власть южан могла распространиться от края до края мира, спустя несколько веков – умалиться едва ли не до кольца древних стен, а через пару столетий Рескидда снова владычествовала. Цариц ее мало волновал сегодняшний политический вес. Они больше заботились о сохранении традиций, оберегали уснувшие на время силы Древнего Юга, зная, что через два или три поколения умонастроения сменятся и потребуется новая Имана Рескидделат.