Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

— Значит, с тех пор вы не разговаривали?

— Да нет, разговаривали, позавчера, в субботу. Он позвал меня к себе в кабинет и сказал, что с вещами госпожи Рафаэлы я могу делать что хочу — он мне их дарит. Вот и все.

— А вчера вы были здесь? — Нет.

Он опять отхлебнул кофе. Женщина присела за маленький столик возле запотевшего окна. Она опустила руки на белую скатерть, продолжая нервно теребить пальцы.

— О чем вы подумали, когда обнаружили труп?

Он услышал, как она судорожно сглотнула. Это был тот же вопрос, который он задал вначале, только теперь сформулированный иначе, да и обстановка для разговора стала более подходящей.

— О чем я подумала? Да ни о чем.

— Вы так спокойно говорите, будто ждали этой смерти.

— Да, — шепотом призналась женщина.

— Почему?

Иоана Горунэ смотрела прямо перед собой. После небольшой паузы она отчетливо произнесла:

— Кто любит жизнь, тот ее и теряет, а кто ненавидит — тот и до Страшного суда промается.

Ее слова имели весьма туманное отношение к их беседе.

Казалось, в данной ситуации они совершенно не к месту. Уж кем-кем, только не любительницей читать проповеди считал он свою визави.

— Что вы имеете в виду?

— Да то, что господин инженер, — покачала головой женщина, — уже давно был не жилец на этом свете.

— Не понимаю.

— Он готовился жить до ста лет. Даже зубочистками не пользовался — дырку в зубе боялся расковырять. Но к чему бы он ни прикасался, все точно мертвело. У него и друзей не было. Уж очень мрачен. Вот жизнь сама и сбежала от него.

— Вы хотите сказать, что, сам того не желая, он готовился к смерти? Почему вы так думаете?

— Про господина инженера нельзя было сказать, что у него ума палата. Вот он и любил пустые и злые разговоры. Все твердил госпоже Рафаэле, что после его смерти все ей останется. Зачем? То ли угрожал, то ли вбивал в голову, что только с ним она может быть счастлива и что всем обязана ему…

Пока что Голем не видел в ее словах ничего, за что можно было уцепиться.

— Ну и что из этого?

— Да то, что человек, который готовится долго прожить, а сам все время о смерти толкует, носит в себе эту смерть. Она не дает ему покоя и, словно рак, поедает изнутри… Теперь-то мне кажется, что у него и был рак.

Стало жарко, рубашка прилипла к спине. Голем почувствовал, как струйка пота скатилась по левому плечу. Встревоженно глянул на часы — тридцать пять минут восьмого. Ребята из отдела экспертизы сильно запаздывали.

— Рак? Так вы думаете, что у него был рак?

— Однажды я застала его с кучей анализов и снимков, — прошептала женщина. — Он очень смутился.

— Во всяком случае, уж не рак продырявил ему грудь.

— Кто знает, А может, он покончил с собой.

— Нет.

— Должно быть, попросил кого-нибудь выстрелить в него. Он был мастер на такие штучки.

— Какие штучки?

— Он был способен извлечь выгоду даже из собственной смерти.

В дверь постучали. Приехали ребята из отдела экспертизы. Щеки у них разрумянились от холода. Он махнул им рукой — наверх, на второй этаж.

— Тебя Патрон разыскивает, — крикнул на бегу один из парней.

Голем попросил женщину, удивившую его своей словоохотливостью, налить еще одну чашечку кофе и пойти вместе с ним.

Зеленоватая вода всколыхнулась и задрожала под воздействием вибратора. Пузырьки воздуха, словно гирлянды стеклянных бусинок, поднимались вверх с легким шипением.

Затаившись в водорослях, самки наблюдали, как дерутся не на жизнь, а на смерть самцы.

Молодой самец извивался яростнее, всем своим видом показывая, что претендует на победу, но было заметно, что силы покидают его. Старший терпеливо выжидал, нисколько не заботясь о том, что подумают в стайке о его нерасторопности. И наконец, когда ему все это надоело, прибег к своему излюбленному трюку, благодаря которому не знал поражений. Притворившись уставшим от борьбы и соперничества, он дал понять, что отступает, и, выпуская воздух из жабр, начал медленно опускаться на блестящее, разноцветное дно. Молодой противник только этого и ждал и последовал его примеру. Но когда старик, окрыленный успехом своей уловки, приготовился к атаке, забыв про оборону, молодой вцепился ему в брюхо и вырвал внутренности. Победитель сделал круг почета, держа их в пасти, а потом с яростью сожрал. Его враг, бывший глава стайки, умирал тяжело, терзаясь мыслями о поражении, более мучительном, чем сама смерть.

— О таком достойном конце каждый из нас может только мечтать, — пробормотал майор.

Он приник лицом к аквариуму. Зеленоватая колеблющаяся толща воды исказила его черты до неузнаваемости. Выпученные глаза, казалось, принадлежали морскому чудовищу, подстерегающему добычу в гуще водорослей. В предвкушении схватки оно высунуло длинный, блестящий, красный язык. На самом деле это был невинный лепесток розы.

Голем пожал плечами. Он наблюдал за схваткой, не пытаясь постичь ее метафорический смысл, и предпочел промолчать, ибо не раз уже попадал впросак, принимая за чистую монету шутки, которые Патрон произносил с самым серьезным видом.

— Ну так что? — поинтересовался Патрон, выпрямляясь.

— Жертва…

— Да погоди ты! Не все сразу. Сначала расскажи, как дела у Матея.

Голем смущенно кашлянул.

— С субботы и по вчерашний день улучшений нет, — доложил он.

Лицо шефа вытянулось и стало суровым.

— Благодарю за кофе, — обратился он к Иоане Горунэ, стоящей с чашкой в руках. — Вы можете идти.

Иоана Горунэ поставила чашку на стол и исчезла за портьерами. В полумраке лица на картинах казались еще сумрачнее, чем в действительности. Майор зажег люстру — настоящий хрустальный каскад, — и зала осветилась теплым приятным светом.

Затем уселся в кресло и, выплюнув изжеванный лепесток, с удовольствием сделал глоточек кофе.

— Ох! — воскликнул он, — Что эта женщина положила в чашку? Динамит? Цикуту? До чего же горький!

Не зная, куда девать руки, Голем опустил их в карманы пальто. Под толстым сукном угадывался его кулак, который пульсировал, словно большое сердце, сжимая и разжимая мячик.

— Догадываешься, кто преступник? — спросил Патрон и, поскольку Голем пожал плечами, добавил: — Тот же самый?

— Похоже, что да, — подтвердил Голем.

— Когда это случилось?

— Вчера, в обед. — Как?

— По-видимому, убитый добровольно пригласил преступника в дом и некоторое время с ним мирно беседовал. Однако в какой-то момент по непонятной причине он вышел из себя и запустил мраморным пресс-папье в голову своему визитеру, но промахнулся и этим поступком или как-то иначе спровоцировал его на выстрел. Убийца оставил множество следов, из чего можно заключить, что он явился сюда не с преступными намерениями и был вынужден стрелять в силу обстоятельств, возникших помимо его воли. Прежде чем прийти к этому выводу, я внимательно изучил всю обстановку в комнате, где произошло преступление. Под перевернутым креслом я обнаружил дамский пистолет, которым Манафу несомненно угрожал гостю. Так что можно говорить о непредумышленном убийстве, совершенном в целях необходимой самообороны.

Майор задумался. За свою практику он сталкивался с массой уловок, к которым прибегали убийцы, чтобы направить следствие по ложному пути. Но если уж такой молчун, как Франгу, выдвигает эту версию, значит, дело обстояло именно так.

— И какова причина?

— Кто же знает? — уклонился от ответа Голем. — Возможно, марки или что-то связанное с ними. Все содержимое ящиков письменного стола перевернуто вверх дном.

— Что-нибудь пропало?

— Пока не установлено.

Молодой криминалист заглянул в комнату. — Отпечатки те же самые! — закричал он с порога. — Анатоль Бербери.

— Доложи об этом Карабогичу, — попросил Патрон. — Я хочу переговорить с ним, как только он закончит свое дело.

Парень вытаращил глаза:

— Как? Разве вы не знаете? Доктор Карабогич скончался.

— Когда? — растерялся Патрон.

— В субботу вечером. Инфаркт.

Острая боль пронзила сердце, как от удара кинжалом. Со старым врачом майора связьшала многолетняя дружба. Сколько успехов и неудач довелось им пережить вместе! Невозможно было поверить в эту нелепую смерть.

— Ты что-нибудь знал? — повернулся он к Голему.

— Нет, все это время я провел в больнице у Матея. При упоминании о долговязом Патрон рассвирепел:

— Черт возьми! Ну как этот простофиля мог упустить такого мерзавца! Пусть не попадается мне на глаза!

Только тут до него дошел смысл собственных слов, и он осекся. Затем повернулся к криминалисту, смущенному тем, что принес столь печальное известие, и не знавшему, как бы поскорее удалиться.

— И кого назначили нашим эскулапом?