Между двух миров - Эптон Синклер

Она лежала на операционном столе, а двое мужчин сидели рядом в приемной и пытались говорить о посторонних предметах, что им плохо удавалось. Она не умерла, но, может быть, лучше было бы, если бы она умерла. Хирург определил рак, опухоль уже захватила печень, и удалить ее нельзя. Остается одно — зашить разрез и, насколько возможно, облегчить больной то время, которое ей осталось прожить. Может быть, она протянет полгода — вероятно, меньше. О,на очень будет страдать, но наркотики все же смягчат боли. Хирург предоставил им сказать больной то, что они сочтут нужным.

Мужчины взяли свои шляпы и зашагали по больничному коридору. Оба уходят, печальная сценическая ремарка. Они боялись худшего, но чем было лучше то, что они узнали? Они сели в автомобиль Ланни, и юноша сказал:

— Будем друзьями, Дени. Мы должны сделать для нее все возможное. — Тот сжал ему руку, и они просидели несколько мгновений молча, затем Ланни включил мотор.

Когда Мари после операции достаточно оправилась, ее перевезли домой и взяли к ней сиделку. Получив отпуск, приехали оба сына. Их ждала печальная новость и те заветы, полные любви и мудрости, которые она хотела оставить им. Каждый день ей становилось хуже; боль от хирургической раны сменил демон другой, гложущей боли; домашний врач также признал, что незачем подвергать ее излишним страданиям: ведь отказ от наркотиков ничего не даст. Закон не разрешает прекратить ее страдания сразу, но, к счастью, он разрешает делать то же самое постепенно.

Ланни был молод, он бунтовал и не хотел покориться сокрушительным ударам судьбы. Он снова негодовал на вселенную, на творца, — .можете называть это, как хотите, — который решил отнять у него счастье. Даже после ужасов мировой войны и непрочного мира он никак не мог привыкнуть к мысли, что вот Мари де Брюин, точно легкий пузырек на поверхности великого потока жизни, скоро исчезнет, потеряет все свои радужные краски и снова превратится просто в каплю этого потока. Он не хотел отказываться от нее; когда он устал проклинать вселенную, он начал проклинать врачей, — они не знают своего дела, они не умеют остановить беспорядочный рост карциномных клеток, пожирающих дисциплинированные здоровые клетки брюшной полости.

Он отправился к американскому хирургу — быть может, тот смыслит в этом деле больше, чем француз. Американец пригласил к себе французского хирурга и выслушал его отчет о состоянии внутренних органов мадам де Брюин, а затем подтвердил смертный приговор. Нет, в лечении рака не открыто ничего нового — во всяком случае, ничего, что могло бы повлиять на исход данного случая. Может быть, настанет день, когда мир будет знать больше; может быть, он знал бы больше и теперь, если бы люди не ухлопывали столько энергии на уничтожение себе подобных, вместо того чтобы тратить ее на покорение враждебных сил природы. Должно быть, американский хирург был красный.

Однако Ланни все еще не хотел сдаваться. Он погрузился в чтение медицинских книг и почерпнул из них обширные сведения, но большая часть их была мало утешительна; он ходил по библиотекам и знакомился с последними журналами — французскими, английскими, немецкими, где были пространнейшие исследования об этой загадочной болезни; он узнал очень много интересного о химических и биологических свойствах раковых клеток, но не нашел и намека на то, как остановить их разрастание. Оставались только шарлатаны, объявления которых печатались в газетах, всевозможные знахари, утверждавшие, что рак может быть излечен путем диэты — надо только избегать мяса, употреблять в пищу цельные зерна, сырые овощи и т. п., а также последователи «лечения верой», утверждавшие, что бог может остановить разрастание раковых клеток и непременно совершит это, если больной будет верить в свое исцеление; мысль, что перемена в моральном состоянии больного может вызвать изменения и в химизме тела, — эта мысль была не так глупа, но Ланни никогда не слышал о ней, а Мари, если и слышала, то ничего не говорила. Религия, которой ее учили, сосредоточивала все свое внимание на грехах, а болезни предоставляла врачам.

Ланни вернулся в усадьбу де Брюинов и посвятил себя уходу за возлюбленной. Когда светило солнце, он помогал ей сойти в сад, и она располагалась у южной стены, по которой груши и абрикосы стлались, словно виноградные лозы; здесь, среди красок и благоуханий, среди тюльпанов, лилий, гиацинтов, крокусов и нарциссов, он читал ей сказания о смерти королей и повести об истинной любви, которая всегда трагична. Была весна, когда он впервые увез Мари из этого края тихих речек и цветущих садов, и опять будет весна, когда явится милосердный ангел и окажет ей ту же услугу. В плохую погоду Ланни играл ей на рояле нежную музыку, претворявшую скорбь в красоту, веселые танцы, Запоминавшие ей былые дни, мужественные марши, провожавшие ее в вечность. Когда боли становились нестерпимыми, он укладывал Мари в постель и давал ей прописанные врачом снотворные таблетки. И всегда при этом тщательно прятал склянку, чтобы у нее не возникло искушение принять большую дозу, чем следовало.

Он хотел только одного — быть с нею.

Когда-то они были счастливы, и теперь Мари приятно было обращаться к прошлому и — вспоминать это чудесное время. Даже боль становилась легче, когда они вспоминали свой медовый месяц, поездку по северо-западной Франции и жизнь в Женеве; Мари видела опять внутренним взором холодные синие воды Женевского озера, старый город с платанами, снеговые шапки гор, нежно алевшие в сумерках. Он вспомнил свое последнее посещение этого города и рассказал ей о секретарше-американке, которая так романтически в него влюбилась. Мари сказала — Она, наверное, прелесть, Ланни. Расскажи мне о ней еще. — Он исполнил ее желание, и она сказала — Отчего бы тебе не поехать туда опять и не повидаться с ней? — А когда он заявил, что ни одна женщина в мире не может занять место Мари де Брюин, она нежно побранила его.

— Любимый, — сказала она, — я не могу уйти, оставив тебя в жертву скорби. Я горевала о матери, потом о брате. Это одно из самых бесполезных чувств; оно никуда не ведет, оно не приносит плодов, оно бессильно помочь. Ты должен обещать мне, что изгонишь скорбь из своего сердца и займешься чем-нибудь созидательным, чем-нибудь, что явится помощью другим людям.

Боли усиливались, а наркотики истощали Мари; она уже не могла ходить без посторонней помощи, а потом и совсем слегла; ясно было, что конец приближается. Она не желала, чтобы Ланни видел ее агонию. Она молила его уехать, но он и слушать не хотел. Он любил ее в счастье, теперь он докажет, что любит и в горе. Он выпьет чашу до дна.

Что касается бедняги Дени, то он и сам не знал, что ему делать. Он любил удовольствия и ненавидел страдание; он уезжал и возвращался, садился у ее постели, слушал, как она с трудом произносит несколько слов, прося его не горевать. Она твердо решила избавить сыновей от ненужных страданий. У них есть их воинские обязанности: пусть остаются в полку и учатся служить родине.

Однажды она до поздней ночи проговорила с Ланни, и ее слова были полны бесконечной нежности, глубочайшей тоски ее сердца. Ничего нового она не сказала ему, да и не могла бы после стольких лет, проведенных вместе. Но она снова говорила ему о своей преданности и о счастье, которое он дал ей; ее благословение останется с ним. Под конец она попросила его уйти и хоть немного поспать. Он отсчитал ей таблетки, доза увеличивалась чуть не с каждым днем; пусть он положит их на ночной столик, она хочет, прежде чем их принять, написать письмо мальчикам. Ланни вышел в соседнюю комнату и прилег.

Он заснул глубоким сном. Когда он открыл глаза, было уже светло. Он вошел к ней в комнату, чтобы узнать, как она себя чувствует, и увидел, что она лежит неподвижно, закрыв глаза. Что-то подсказало ему истину. Он коснулся ее, она была уже холодная. Рядом на столике стояла пустая склянка из-под таблеток; видимо, Мари ночью встала, кое-как дотащилась до его комнаты, сунула руку к нему под подушку и взяла склянку. Добраться назад, опять улечься в постель — все это, наверно, стоило ей смертельных мук, но она все же преодолела боль. Она приняла все таблетки сразу, и теперь ее страдания кончились. За время болезни она не раз говорила ему: — Что бы ни было по ту сторону жизни, я освобожусь от рака, а ты — от сознания, что я страдаю. Подумай, какое это облегчение!

Что ему оставалось делать? Он положил пустую склянку в карман и решил, что эту тайну он унесет с собой в могилу. Незачем смущать мужа-католика и сыновей. Хирург, оперировавший ее, конечно, подтвердит смерть от рака.

Она оставила письмо сыновьям и маленькую записочку Дени: «Я прощаю все, и бог простит». И еще одну записочку — две строчки, вероятно, последние, написанные ею, едва различимые: «Прощай, любимый». И под этим, словно ей пришла на ум еще одна мысль: «Ангел божий». Вероятно, она имела в виду его, но он видел в этом ее подпись, конечно, она была ангелом для него, и она будет его сопровождать на всех путях его и в этой и в той жизни. Он положил записку в карман вместе со склянкой.