Между двух миров - Эптон Синклер

Телеграмма, извещавшая Ланни об этих событиях, пришла за несколько дней до смерти Мари и вызвала на ее измученном лице улыбку. Ланни телеграфировал после похорон, что возвращается в Жуан-ле-Пэн, и пригласил Ганси и Бесс заехать туда во время их свадебного путешествия. И вот чета новобрачных прибыла в Жуан-ле-Пэн, излучая счастье, словно мощная радиостанция. Лучше их приезда ничего нельзя было придумать для Ланни, находившегося в состоянии глубокой подавленности. Курт, делавший попытки писать для всех инструментов, тоже обрадовался приезду скрипача-виртуоза, который будет жить тут же рядом. Композитор извлек свои оркестровые произведения, и уже опубликованные и еще не законченные, — он играл их с Ганси и обсуждал с ним технические детали аранжировки. Он был очень польщен, когда Ганси расхвалил его композиции, и подолгу упражнялся на рояле, чтобы аккомпанировать молодому скрипачу.

В довершение Курт заявил, что раз Бесс хочет учиться играть на рояле, он поможет ей: но только, если это действительно серьезно, без глупостей. Бесс обрадовалась предложению, и было ясно, что молодая пара застрянет в Бьенвеню надолго.

Напрасно было бы пытаться скрыть от Бесс истинные отношения между Куртом и матерью Ланни, поэтому Бьюти рассказала ей все, даже то, что Курт был когда-то тайным агентом германского правительства: ведь с тех пор прошло семь лет, и эта тяжелая история уже отошла в прошлое. Бесс находилась в таком настроении, что готова была увлечься любым романом; ей казалось, что ее посвящают в la vie intime[34] Европы, и она мало задумывалась над тем, как ослабевают нити, связывающие ее с матерью и с тем миром, в котором жила ее мать, и крепнут новые, связывающие ее с тем миром, который целые четверть века стоял перед Эстер, как угрожающая туча на горизонте.

В уютном гнездышке Бьенвеню имелось все для беззаботной жизни, для семейного счастья; лишь бы только мир оставил это гнездышко в покое! Но в мире существовали нищета и страдания, они то и дело стучались в ворота, в сердце и совесть живших здесь людей. Невозможно построить такую башню из слоновой кости, которая была бы совершенно звуконепроницаемой; невозможно самой громкой музыкой заглушить стоны страдающего ближнего.

От Жуан-ле-Пэн не было и сорока миль до итальянской границы; а по ту сторону происходило насильственное рождение «нового социального строя». Нравился он вам или нет, но равно-душным к нему вы не могли оставаться. Бенито Муссолини был провозглашен il Duce di Fascismo[35], и вы были вынуждены или поклоняться ему, или жаждать его свержения.

Водворилось царство террора, тысячи людей искали спасения в бегстве, пробирались во Францию по диким горным тропам или под покровом ночи пускались в море на гребных лодках. Беженцы приезжали голые и босые, так как бежали, в чем были, и их одежда нередко успевала превратиться в лохмотья; на многих были следы избиений, многие были изувечены или ранены пулями. Они невольно пробуждали жалость, они взывали о помощи во имя того дела, которому посвятили жизнь, — дела справедливости, правды, человеческого достоинства. Они обращались к Ланни Бэдду, так как он ведь был другом Барбары Пульезе и открыто защищал Матеотти; они обращались к Раулю Пальма, как руководителю социалистических рабочих кружков, а Рауль опять-таки шел к Ланни, ибо что могла сделать кучка бедняков-рабочих со всей этой массой нуждающихся в помощи? Ланни жил в роскошном доме, было известно, что продажа картин приносит ему огромный доход, и разве мог он оставаться равнодушным к стонам этих героев, этих святых мучеников новой религии человечества? «Ибо я был голоден, и вы не накормили меня. Жаждал, и вы не напоили меня. Был наг, и вы не одели меня. Был бездомен, и вы не приютили меня!»

Соотношение сил в Бьенвеню изменилось. Больше не было Мари, которая всегда являлась главной союзницей Бьюти; вместо нее здесь были Ганси и Бесс, а они в этом отношении оказались еще хуже Ланни. Дайте Ганси и Бесс волю, они просто распахнут настежь ворота виллы и превратят ее в убежище для жертв фашизма; они уложат всех этих бывших редакторов и членов парламента на складных койках посреди гостиной, а у дверей кухни выстроится очередь за хлебом.

Так как они были здесь в гостях, то ничего не могли устроить в этом роде; ню они раздавали все свои деньги, а потом телеграфировали родителям, чтобы те выслали еще, и рассказывали им в письмах самые ужасные истории о насилиях черной реакции. Родители не верили в эти истории, так как в газетах и журналах, которые они получали, Муссолини изображался как великий современный политический деятель, демонстрирующий перед всем миром те способы, какими можно освободиться от нависшей над ним красной угрозы.

Хуже всего было то, что эти молодые идеалисты оказывали моральную поддержку всегда слишком податливому Ланни. Они внушали ему свои идеи, они заражали его своей пылкостью. Для этой экзальтированной парочки так называемая «социальная справедливость» являлась аксиомой, чем-то бесспорным; они считали само собою разумеющимся, что все хорошие люди должны, подобно им, находить ужасным все, что сейчас делается в Италии.

Бедная Бьюти чувствовала себя в положении первых поселенцев на ее родине в Новой Англии, — целые орды новых и гораздо более опасных индейцев шныряли за стенами ее маленького блокгауза и пускали отравленные стрелы пропаганды в души любимых ею людей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пусть радость торжествует

Никогда еще Ривьера так не веселилась. Каждый сезон был оживленнее, чем предыдущий. С наступлением 1927 года возвратилось просперити; промышленность работала полным ходом, наверстывая упущенное за время войны, и каждый, кто имел деньги, рассчитывал иметь еще больше. Американцы, спасаясь от сухого закона, потоком ринулись во Францию. Франк стоил два цента — одну десятую своей довоенной стоимости, — так что шампанское можно было пить, собственно говоря, почти даром. С наступлением холодов большинство туристов переехало из Парижа в Канны или Ниццу, Ментону или Монте-Карло. И оркестры гремели, танцы продолжались всю ночь, а в казино шла сумасшедшая игра, по большей части на тысячефранковые билеты — самые крупные, какие выпускало французское правительство; игроки в рулетку, баккара и железку приносили их с собой в игорные дома целыми пачками. Дикие кутежи и всяческие эксцессы стали обычным явлением, а о ежедневных самоубийствах деликатно умалчивалось.

Ганси и Бесс уехали на автомобиле в Берлин. Прибыли новые гости — Рик и Нина. Нина была преданной женой и матерью и сидела по большей части дома. Рик усердно работал, он готовил книгу из отдельных своих статей, печатавшихся в разное время в журналах. Он хотел нарисовать картину Европы за восемь лет, протекших со дня подписания перемирия. С утра до ночи он читал, писал и изучал материалы; он был бледен и утомлен. Нина всячески старалась развлечь его и вытащить на воздух. В этом ей помогал не кто иной, как Розмэри. Она тоже жила здесь, отдыхая от графа Сэндхэйвена, и снова была влюблена в Ланни. А Ланни не в состоянии был противиться ее очарованию и воспоминаниям первой любви.

Нина и Розмэри, обе англичанки, прекрасно понимали друг друга и очень сблизились. Ланни катал их на парусной лодке или на автомобиле, когда удавалось оторвать Рика от письменного стола. Дети весело играли с Марселиной под бдительным оком лучшей из гувернанток, которая была рада, что на вилле, наконец, поселилось хоть одно по-настоящему почтенное английское семейство.

Ланни живо интересовался книгой Рика; он читал его рукопись, по мере того как она создавалась, и спорил с ним об отдельных местах. Тезис Рика состоял в том, что сама природа как бы предназначила Европу к единству; этого требовали ее экономические и географические особенности, тогда как расщепление континента на множество маленьких, вечно воюющих между собой государств неизбежно вело к их общему обнищанию. Ланни считал единство неосуществимым, но когда он рассказал об этой идее Курту, то услышал в ответ, что Европа и была бы единой еще полвека назад, если бы не Англия, постоянная политика которой состояла в том, чтобы не давать ни одному народу добиться гегемонии и всегда создавать гегемону соперника: разделяй и властвуй — древняя формула. Рик надеялся видеть Европу социалистической, но, пройдя через голову Курта, эта мысль приобрела совершенно иной вид: единство — это очень хорошо, но организовать это единство и править Европой должен-гений белокурых голубоглазых арийцев.

Работа Рика была в самом разгаре, когда пришла присланная Генрихом Юнгом вторая часть «Мейн кампф». Курт прочел ее, но не пожелал говорить о ней ни с Риком, ни с Ланни. Зато немецкому профессору, как-то посетившему Бьенвеню, он заявил, что, несмотря на все ее очевидные недостатки, книга эта — откровение восставшего германского духа, и наговорил еще с три короба такой же мистики. Тогда Рик решил, что этой книге следует отвести какое-то место в его труде, и ознакомился с ней.