Между двух миров - Эптон Синклер

В конце концов иностранцы получили разрешение сойти на берег и тратить свою «валюту» в новом государстве рабочих.

Путешественники осматривали, что кому нравилось, точнее, что кого интересовало. Из старших кое-кто бывал в этом городе в царское время, и теперь они со вздохом вспоминали тогдашнюю роскошь и разгульное веселье статных и элегантных офицеров, оживленное движение, магазины, пышные зрелища. С их точки зрения, город представлял собой сплошные трущобы.

Но перед молодежью открывался новый, неисследованный мир. Так как они знали всего лишь несколько русских слов, то пользовались услугами гидов — молодых женщин, которых прикомандировывали к туристам. Эти молодые женщины были пламенными пропагандистками, они относились покровительственно к гостям из рядов буржуазии, а почувствовав антагонизм, немедленно затевали дискуссию; но, если вы их называли «товарищ» и вам удавалось внушить им доверие, они готовы были водить вас по городу шестнадцать часов в сутки, показывая ясли и детские сады, стадионы и фабрики-кухни, поликлиники и лаборатории и все те чудеса нового мира, который они строили с такой радостью и гордостью. Для них это было «будущее», как оно было будущим для Линкольна Стефенса девять лег назад, и это будущее жило и действовало, как сумел в свое время увидеть Стефенс. Возникали гигантские заводы, и рабочие учились руководить ими; запруживались реки, строились мощные электростанции — все это было общественной собственностью, которой каждый по-хозяйски гордился.

Между обеими группами туристов постепенно нарастал конфликт. Бывшая баронесса Софи Тиммонс отыскала семью своих старых друзей; некогда они принадлежали к сливкам плутократии, а теперь были выселены из своего дворца, ютились в одной комнате и бедствовали. И вот этот город казался Софи кошмаром, из-под власти которого она всеми силами стремилась вырваться. Она, ее приятельница Марджи и их кавалеры возвращались в гостиницу, садились за обильный, но не особенно изысканный обед и обменивались новыми горестными впечатлениями. — Ах, уедем скорее отсюда! — восклицали они с каждым днем все громче и громче.

Сначала предполагалось, что яхта посетит финские порты, а затем двинется в обратный путь по водам Ботнического залива. Однако теперь молодежь заявила: — Хорошо, но только без нас! Мы хотим посмотреть совхозы и еще много кой-чего интересного, а потом мы догоним вас в Хельсинки.

Так и условились: доволен был и Ланни, ибо в Ленинграде имелась одна из величайших в мире сокровищниц искусства — Эрмитаж, и он готов был целыми днями бродить по его огромным залам. Правда, Розмэри не так уж сильно увлекалась живописью, но она решила остаться с ним, так как знала, что иначе ей придется вместе с Бьюти учить мамашу Робин играть в бридж.

Когда обе группы, наконец, воссоединились, стало ясно, что на яхте «Бесси Бэдд» произошел раскол. Дело не доходило до открытой войны, ибо все пассажиры были люди благо-воспитанные, но когда буржуазия, говоря о Советском Союзе, называла его трущобой, интеллигенция спрашивала: знают ли эти высокомерные господа, что такое трущобы? Видели они их в Лондоне, Берлине и Париже? А когда буржуазия интересовалась, что же общество выиграет, если всех равнять по самому низкому уровню, следовал ответ, что в капиталистических странах трущобы — неотъемлемая часть их строя, а между тем в благоденствии Советского Союза, когда оно будет упрочено, примут участие все. Подобные дебаты происходили тогда во всех уголках земного шара; то «будущее», которое намеревались построить красные, всюду служило яблоком раздора, и здесь на борту яхты был только один выход, чтобы молодое поколение вело свои беседы на одном конце палубы, а старшие играли в бридж на другом конце.

Это испортило поездку и отравило удовольствие хозяину и хозяйке. Иоганнес принимал создавшееся положение не жалуясь, однако ему пришлось расстаться со своей мечтой — воспользоваться этим стройным белым судном для приобретения и закрепления благосклонности привилегированного класса. Для этого ему следовало бы оставить дома своих обожаемых мальчиков и их жен, а тогда все удовольствие было бы испорчено и для мамы, которая предпочитала не расставаться со своими сынками, какие бы радикальные взгляды они ни исповедовали. В конце концов, кое-что можно было сказать и в их защиту: жить в капиталистических трущобах не очень-то весело, папа сам пусть вспомнит. Он обсудил вопрос с Ланни, прогуливаясь взад и вперед по палубе в одну ветреную ночь, и единственное, что молодой человек мог предложить владельцу яхты «Бесси Бэдд», — это стать последователем новых взглядов и предоставить стройное белое судно для нуждающихся в отдыхе пролетариев. Словом, плавучий «парк культуры и отдыха»!

КНИГА СЕДЬМАЯ. ПУТЯМИ СЛАВЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Господня благодать

Бывший учитель и бывший лейтенант Джерри Пендлтон основал с помощью Ланни бюро туризма в Каннах, и Джерри не жаловался на судьбу, да и мудрено ему было жаловаться — ему жилось теперь совсем неплохо. У его преданной жены-француженки было трое малышей; пансион благодаря неусыпным заботам ее матери и тетки процветал; они даже кое-что откладывали, со временем эти деньги достанутся Сериз и детям; словом, Джерри имел все основания быть довольным самим собой и всем миром. Время от времени он наезжал в Бьенвеню, катался с Ланни под парусом, ловил рыбу, играл в теннис; иногда Быоти, по доброте сердечной, приглашала Сериз на пикники и другие увеселения, в которых участвовало много народу, и специально ей не требовалось уделять внимания. Дело в том, что жена Джерри, тихая и безобидная, была здесь все-таки чужой, так как не умела сплетничать о светских господах и дамах и горячо обсуждать их поведение.

Одним из постоянных жильцов пансиона был некий джентльмен, приехавший из маленького американского городка на Среднем Западе лет пятнадцать тому назад, еще до того как Бэдды познакомились с Джерри и его будущей женой. Этот жилец был некогда страховым агентом; унаследовав небольшой капитал, он решил посмотреть свет. Оказалось, что на его деньги в Каннах можно было купить больше, чем где бы то ни было в Америке, и он обосновался в пансионе Флавен. Он любил рассказывать чудесную историю о том, как он попал в этот почтенный дом: однажды он сидел на Бульвар-де-ля-Круазет и, закрыв глаза, молился господу богу, чтобы тот направил его в хороший пансион; затем он встал и пошел, и господь бог повелел ему свернуть с шикарного бульвара и пойти по этой вот улице, а затем войти в этот вот дом, — так он и сделал, и с тех пор он тут и живет.

Пансион стоил сорок франков в неделю, что в те годы составляло восемь долларов. С ростом цен владельцы пансионов и гостиниц стали повышать плату, и теперь она доходила до двухсот франков в неделю, но при существующем курсе это составляло только пять долларов. Из всего этого американец сделал вывод, что господь бог явно к нему благоволит. Он жил все в той же комнате на третьем этаже — и во время мировой войны, и потом, после заключения мира. Он научился говорить до-французски с резким айовским акцентом и постепенно заслужил в пансионе всеобщее уважение.

Этого примерного жильца звали Парсифаль Дингл. Оригинальным своим именем он был обязан тому обстоятельству, что, будучи им беременна, мать его, проживавшая в маленьком, затерянном среди прерий и нисколько не романтичном провинциальном городке, случайно увидела портрет какого-то оперного певца в сверкающих латах. Французы не находили ничего эксцентричного ни в имени, ни в фамилии американца, которую они произносили в нос — «Дэнгль». Приезжий уже давно привык и к этому и к другим их эксцентричностям. Он говорил себе, что ведь и французов создал господь бог, так же как граждан штата Айова; бог равно обитал и в тех, и в других, и у него были, конечно, на то свои основания.

Мистер Дингл не принадлежал ни к какой секте и не нацеплял на себя никакого ярлыка, — он примыкал к тому течению, которое в Америке называло себя «Новая мысль». Поразительно, сколько людей верили в это учение, — люди, разбросанные по всей Америке, на фермах, в поселках и даже в больших городах, где они ходили на лекции и основывали сотни сект с чудными названиями или выписывали специальные газеты и журналы, получавшие иногда очень широкое распространение. Мистер Дингл подписывался на некоторые из них и, прочитав, передавал другим, а если кто-нибудь проявлял интерес, он охотно давал пояснения.

Короче говоря, мистер Дингл верил в то, что бог есть и что он, мистер Дингл, частица его. Это был живой и деятельный бог, и он жил и действовал в каждом человеке; он руководил вами, если вы его просили и, особенно, если верили, что он будет руководить. Для этого следовало удалиться в какое-нибудь тихое местечко, как советовал Иисус, закрыть глаза и думать о боге и его благости и верить, что он сделает то, о чем мы просим, если просимое достойно и хорошо. Мистер Дингл никогда не просил бога даровать ему особняк на Бульвар-де-ля-Круазет или пышную белокурую любовницу, ибо не считал эти вещи достойными желания; он просил, чтобы бог даровал ему душевный мир, силу творить добрые дела и довольствоваться своим уделом, и бог исполнял эти скромные просьбы.