One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс

— А я не люблю прощаться.

— Никто не любит. Но такова жизнь. Она состоит из цепочки приветствий и прощаний.

Я вспоминаю наши с Джорджем упражнения в парке, когда мы демонстрировали коллегам Джоша «толчки ладонями», и думаю о том, как он учил меня жить с переменами, которые указывают путь в будущее, нравится тебе это или нет, как важно отыскать в себе смелость, чтобы стать именно тем человеком, которым ты должен стать.

— Послушай, Изюмка, ты, наверное, считаешь, что только тебе одной пришлось пережить нечто подобное? Но ведь многие другие испытывали то же самое. Гораздо лучше бояться хулиганов и грустить в одиночку, чем стать такой же, как Сэди или Мик. Ты нормальный человек, а вот они с серьезными отклонениями. Я понимаю тебя. Тебе сейчас кажется, что эти издевательства никогда не кончатся. Но настанет день, и все пройдет. — Я осторожно убираю ее волосы с лица и вижу, что в глазах у нее стоят слезы. — Что случилось, Изюмка? В чем дело?

— Мне ее не хватает. Вашей бабушки. Мне ее очень не хватает.

— Мне тоже очень плохо без нее. А ты с ней сразу нашла общий язык. Ты сделала ее жизнь гораздо лучше. Это правда. Ты так о ней заботилась… Не многие дети твоего возраста сумели бы так. Да и взрослые тоже. Ты можешь по праву гордиться собой.

— Я все это делала для нее только потому, что она мне очень нравилась. Ваша бабушка была такая забавная. — Впервые за все время Изюмка улыбается. — Маленькая старушка, поклонница боев без правил. Надо же! Она была клевая.

— Ты ей тоже нравилась. Она увидела тебя настоящей. Такой, какая ты есть на самом деле.

— Вы действительно так считаете? Или просто решили выманить меня из будки?

— Я действительно так считаю, — говорю я совершенно искренне. — Послушай, так мы едем к твоей маме или не едем?

— Едем. Только давайте еще немножко побудем здесь. Просто посидим и помолчим, ладно? Немножко.

— Сколько угодно, Изюмка.

38

Садовник-новозеландец, похоже, произвел впечатление на мою маму, и она буквально засияла. Между нами говоря, я не совсем понимаю, что Джулиан (ну и имечко для выходца из Новой Зеландии, которых мы тут зовем «киви», подразумевая отнюдь не фрукт) имеет в виду, когда читает моей маме лекции по садоводству. Например, недавно он рассказал ей, что там, где огороды берегут не только от птиц, но и от набегов зайцев, придумывают разные приспособления, которые называются «противозачаточными средствами».

Они много проводят времени вдвоем в нашем саду. Я ему покажу «противозачаточные средства»! Тоже мне, специалист отыскался!

Поздняя весна постепенно переходит в лето, и Джулиан постоянно отпускает комплименты моей маме по поводу ее глубоких познаний в области садоводства. Особенно его удивляют ее способности к мульчированию и другим процедурам, которые необходимо проводить в это время года.

Мама действительно знает в садоводстве толк. И Джулиан относится к ней с большим уважением. Этого у него не отнимешь. Если, например, моя мама пьет чай со мной или с Джойс, Джулиан никогда не войдет, не постучавшись. Мы спокойно сидим за кухонным столом и наслаждаемся чаем, как вдруг раздается скромный стук в дверь. Затем в проеме появляется Джулиан. Рубашка плотно облегает его мускулистый загорелый торс. Джулиан застенчиво улыбается и каким-то опьяненным взглядом смотрит на мою маму.

— Послушай, этот парень к тебе, часом, не клеится? — какой раз строго спрашиваю я, когда мы с мамой остаемся наедине. — Этот твой садовник?

Мама заливается невинным детским смехом.

— Джулиан? Клеится ко мне? Что это значит? Это все равно что строить глазки?

— Ты прекрасно знаешь, что это означает, мам. Ты великолепно ориентируешься в молодежном жаргоне. Даже лучше, чем я. И все это благодаря школе Нельсона Манделы и твоим «деткам», конечно.

— Разумеется, он ко мне не клеится. Мы с ним подолгу разговариваем, это верно. Но только о садоводстве.

— Он посматривает на тебя.

— Что? — Похоже, маме приятно мое замечание.

— Он смотрит на тебя так, как будто ты ему нравишься.

Я счастлив за нее, но при этом мне становится и немного страшновато. Я, конечно, рад, что мама не заперлась в своей комнате и не стала закрываться от мира. Но, не буду скрывать, мне не слишком бы понравилось, если бы она вдруг начала ходить на свидания или этот самый «киви» положил бы на нее глаз и начал осуществлять задуманное.

— Он тебя никуда еще не приглашал?

— Он? Меня? То есть не звал ли он меня сходить с ним в кино, или вместе пообедать, или еще что-нибудь в этом роде?

— Ну да.

— Нет. Пока что нет.

— Пока? Значит, в дальнейшем собирается?

— Ну, я даже не знаю.

— Если ты сказала: «Пока нет», значит, в конце концов это произойдет?

— Наверное, дорогой.

— Я же вижу, как он смотрит на тебя, мам. Боже мой! — И тут мне приходит в голову какая-то пошлость. «Что это? У него из кармана торчит маленькая тяпка или он так рад видеть мою маму?» — Кажется, он очень скоро перейдет к решительным действиям.

Мама протягивает руку через стол и касается моей ладони. Она больше не смеется. Она улыбается.

— Не волнуйся, дорогой. Я с этим завязала.

Она имеет в виду вовсе не то, что не пойдет с ним обедать или в кино. Она хочет сказать, что навсегда покончила с сексом, романтическими встречами, любовными свиданиями и так далее. Но я в этом не уверен.

Чем старше я становлюсь и чем больше раздумываю на данную тему, тем яснее осознаю, что полностью «завязать с этим» никому не удается.

Маленькая съемная квартира моего отца выглядит как место, где живет всего один человек. Здесь нет следов посторонних. Лена ничего не оставила после себя.

Теперь я навещаю его раз в неделю. В квартире у него тесновато, поэтому мы, как правило, почти сразу же отправляемся в маленький китайский ресторанчик на углу, где отлично готовят утку по-пекински, а у официантов идеальное лондонское произношение.

Я смотрю на этих юношей с лицами китайцев и голосами англичан, и мне кажется, что все перемешалось и мир стал одним общим домом.

В квартире моего отца теперь уже не так грустно. Как-то раз я спросил, что же все-таки произошло у них с Леной. Он ответил, что ей все время хотелось пойти куда-нибудь потанцевать, а ему — остаться дома и посмотреть гольф. Сейчас никто не мешает отцу смотреть гольф по телевизору. Он может заводить свою любимую музыку. Он слушает пластинки, где поет Марвин Гэй и Тамми Террел, Смоки Робинсон и «Мираклз», Дайана Росс и «Сьюпримз». И никто ему не скажет, что он старомодный. «Крошка, крошка, куда подевалась наша любовь?» Отцу до сих пор нравятся такие мелодии.

А еще он проводит много времени, рассматривая бесконечные фотографии, которые мы обнаружили в бабулиной квартире.

Некоторые люди на этих снимках до сих пор остаются загадкой. Другие — кажутся знакомыми и даже внешне похожи на отца. Но и эти знакомые лица тоже хранят свою тайну. Отец подолгу рассматривает их, размышляя над течением времени и над тем, как он сам попал из Ист-Энда в это тихое местечко на зеленом холме северной части Лондона. Вернее, его можно было бы назвать тихим, если не обращать внимания на Смоки Робинсона и «Сьюпримз».

Отец ничего не пишет. Он до сих пор не созрел. Пока я наблюдаю, как он перебирает эти старые снимки и вспоминает о родителях, и доме, в котором вырос, и о той жизни, которая уже прошла, мне кажется, что он начнет писать в самом ближайшем будущем.

Потому что отец понял: если он собирается продолжать жить, то ему придется начинать все с самого начала.

Я подхожу к парку и сразу же замечаю Джорджа. Он совсем один. Рядом с ним больше нет снобов из крупной финансовой компании, разглагольствующих об избавлении от стресса и расширении сознания. Нет и безмозглых волосатых хиппи, которые почему-то считают, что тайчи можно запросто овладеть за пару занятий. Нет рядом с ним и меня. Мы все, заносчивые англичане с благородными намерениями довести дело до конца, понемногу оставили его. Он совершенно один, как это было в тот самый день, когда я с ним познакомился.

В руке он держит меч, к рукоятке которого привязаны красная и белая ленточки. Я останавливаюсь и смотрю, как Джордж Чан упражняется с оружием.

Он переносит вес тела на одну ногу, перекидывает меч из одной руки в другую за спиной, поворачивается с невероятной скоростью и изяществом и взмахивает мечом над головой. Ленточки на секунду обматываются вокруг его шеи. Потом Джордж падает на колени, снова встает и выбрасывает руку с мечом в сторону горла своего невидимого противника. При этом все его манипуляции сливаются в единое движение, и видно только, как сверкает в руках серебристый клинок.

Жаль, что Изюмка не видит всего этого. Я чувствую, хотя и не могу объяснить, что Джордж Чан как раз и есть тот самый человек, который ей нужен. Он чем-то схож со Скалой, прославляющим человеческую силу.