Горбовский - Марьяна Куприянова

и выдавал себя с потрохами каждым жестом и взглядом. Он также знал великолепно, что именно намеревается сделать Горбовский, и что вирусолога, учитывая его высокие заслуги, вряд ли отстранят от такого важного в отношении государственной безопасности дела. Звать кого-то на помощь ему не позволяли стыд и мужское самолюбие. Вступать в драку было некорректно для его служебного положения – его самого могли бы отстранить.

– Кравец, сукин ты сын, – пока Анатолий Петрович быстро размышлял и медленно пятился к стене, Горбовский уже оказался на расстоянии вытянутой руки.

Замахнувшись, он как следует врезал Кравецу – удар пришелся точно по скуле. Тот даже не пытался защищаться, он не успел и руки поднять, чтобы прикрыться от удара, хотя и ожидал его. Но его мозг был настолько занят поиском выхода из сложившейся ситуации, что не успел заметить самого главного – летящего к лицу кулака. Этот удар был не просто местью и наказанием за то, что Кравец умолчал о ребенке в боксе, что вызвало такую вспышку гнева Льва, но еще и стремлением расставить все точки над i, раз и навсегда установить, кто главный на этой территории, чей авторитет отныне – неоспорим. Всем было ясно, что именно к этому рано или поздно придет, и всем было ясно, чем все это кончится.

Кравец не стал давать сдачи – не то от шока, не то от нежелания поддерживать конфликт. Оправившись, он крайне удивленно смотрел на Льва и время от времени прикасался к скуле, которая стремительно багровела. Это был абсолютно новый взгляд – взгляд человека, который молча признал свое поражение.

– Это было лишним, – сказал он Льву, гнев которого стремительно растаял от этих слов. – Но я ожидал этого.

Кулаки Горбовского разжались, взгляд прояснился. Действительность возвращалась к нему, незамутненная лишними эмоциями.

– Как Вы могли? – подчеркнуто официально спросил Лев, и этим «Вы», сказанным сразу после «сукин ты сын», он будто заявлял, что не желает больше иметь никакого дела с этим человеком, хочет лишь максимально отстраниться от него, прервать все контакты. – Ребенка… – добавил он и не смог закончить предложение. Воспоминание о сыне сдавило ему горло.

– Не ребенок он больше, Лев Семенович, – ответил Кравец тем голосом, которым говорят очень уставшие от ответственности люди. Лев узнал этот тон – в его голосе он звучал очень часто. – Не ребенок. Зараженный. Без пола, возраста, прошлого и… без будущего тоже. Если бы я допустил хоть каплю милосердия, если бы я дал слабину, поймите… в три раза больше людей уже заразилось бы от них. Но мы успели, да, вовремя успели вырвать их из социума, наплевав на все права человека. Я не спорю. Это по-свински. Но ведь это спасло жизни другим людям! Значит, не так уж и плохо, верно? Зараженные – обречены. Их нужно очень быстро удалять, как едва наметившуюся раковую опухоль, чтобы они не успели заразить соседние клетки, чтобы не пошли метастазы. Лев Семенович, Вы ведь должны меня понимать.

Кравец поднял открытый и готовый к любым нападкам взгляд и посмотрел Льву в глаза. Он его не боялся, это было ясно, как божий день, и Лев сразу же перестал злиться на него. На секунду им овладело чувство духовной близости с человеком напротив себя. Кравец говорил, бесспорно, искренне. И Горбовский даже понимал его позицию, но…

– Нужно всегда оставаться человеком, Анатолий Петрович, – устало произнес он уже безо всякой вражды.

Все, подумал он про себя на этой фразе, все, больше никаких схваток за территорию не будет. Стоит только двум мужчинам, распускающим хвосты, двум противникам открыть друг другу хоть каплю своей истинной сущности, хоть краешек своих взглядов – и это будет концом любого противостояния. Его отношение к Кравецу изменилось. Он понял его.

– Однажды точно так же забрали моего сына, – признался Горбовский неожиданно для самого себя, – сына и жену. Понимаешь? Они умерли. Это случилось уже очень давно, но я… я… – он грустно улыбнулся, – болтаю лишнего, вот, что я. Так нельзя. Надо было хоть что-то объяснить, соврать, ведь он ребенок…

– Что ты им сказал? – спросил Кравец. Скула его начала наливаться синевой. Но выглядел он молодцом, и пятно на лице как будто придало ему самообладания.

Горбовский рассказал ему все, хотя изначально этого не планировал. Так кончилась вражда между ними. Лев отчасти понял позицию Кравеца, а Кравец полностью и безоговорочно (учитывая здоровенную гематому) признал неоспоримый авторитет Горбовского в НИИ, они перешли на «ты», и больше никто из них не лез на рожон и не пытался казаться главным. Они оба поняли, что надо поскорее исчерпать источник их разногласий – надвигается большая беда, которую необходимо встречать плечом к плечу, а не порознь, чтобы выстоять.

Затем мужчины поговорили о ближайших планах относительно инфицированных, советуясь друг с другом. Разговор был долгим, и в течение него Кравец начинал казаться Льву вовсе не таким уж подонком, а вполне терпимым малым. Они сошлись на том, что больным в их последние часы нужно обеспечить нормальные человеческие условия, и взрослым все-таки придется сказать правду. Близкое окружение зараженных уже проверялось на наличие инфекции. Было ясно, что в ближайшее время будет появляться все больше и больше жертв – вирус на территории юга России, ничто не сумело его остановить или хотя бы задержать. И с каждым последующим днем ситуация будет только усугубляться. К исследованию М-17 необходимо было приступать незамедлительно.

Горбовский вернулся в лабораторию вместе с Кравецом и Пшежнем, которые также облачились в КСБЗ-7 и чувствовали себя более чем уверенно. Кравец, конечно, остался в камере наблюдения, а Лев и Юрек Андреевич вошли к зараженным через кессон. В помещении уже расположились три раскладушки, видимо, найденные на территории бункера, судя по их внешнему виду. Старые советские раскладушки – это было лучшим, что ученые могли предложить больным. На одной из них лежал на боку Егор, попивая воду из бутылки. Мальчик был накрыт по пояс тонким одеялком.

– Мы нашли, что смогли, – сказала Спицына.

Заметив Льва, она тут же приблизилась к нему и заглянула в глаза, чтобы без лишних вопросов узнать его настроение. За тот короткий срок, что они вместе, Марина научилась безошибочно определять внутреннее состояние Горбовского лишь по его выражению глаз. Сейчас ее удивило, что Лев был так спокоен, почти что умиротворен.

– Отлично, – ответил вирусолог. – Что на счет еды?

– Этим мы пока что не занимались. Лев, как… всё в норме? – тихо спросила девушка, едва коснувшись рукой его плеча.

– Настолько, насколько нашу ситуацию вообще можно считать нормой, – сказал он задумчиво. – Хочу поцеловать тебя. Дурацкие костюмы.

Марина не смогла сдержать счастливой улыбки. Да, все действительно было в норме. Он ничего