Тайна леди Одли - Мэри Брэддон

Ей захотелось вернуться в аллею, под сень голых ветвей, и пройти дальше по дороге; захотелось дойти до того холма, где совсем недавно она рассталась с Фиби Маркс. Пойти туда, пойти куда глаза глядят, пойти на любые муки — все лучше, чем томительное ожидание, чем эта неизбывная тревога, разъедающая душу и сердце!

Она попыталась заговорить. С трудом произнесла несколько малозначащих фраз, но Алисия, стоя рядом с ней, не ответила ей, не заметила, в каком она состоянии, потому что и сама сейчас была погружена в собственные мысли.

Скука угнетающе подействовала на Алисию, и она вдруг со странным удовольствием подумала, что, бродя по дорожкам, посыпанным гравием, может простудиться — сильно простудиться, и если это случится, во всем будет виноват кузен Роберт. Она представила себе, как болезнь проникает в ее легкие и в ее кровеносные сосуды, и, представив, испытала мрачное торжество.

«Будь у меня воспаление легких, — подумала она, — может быть, у Роберта появилось бы ко мне хоть какое-нибудь чувство. Хотя бы перестал за глаза дразнить меня чучелом: ведь у чучела воспаления легких не бывает!»

Тут ее возбужденное воображение нарисовало следующую картину: болезнь, охватившая ее, не оставила ей ни малейших надежд на выздоровление, и она, обложенная подушками, полулежит в кресле у окна и глядит на послеполуденное солнце. Рядом, на столике, пузырьки с медицинскими снадобьями, тарелка с виноградными гроздьями, Библия; здесь же он, Роберт, которого она попросила прийти, чтобы на прощание отпустить ему все его грехи, — воплощение внимания и кротости.

Задумавшись над тем, что она скажет ему в эти минуты, — а сказать нужно многое, — она совершенно забыла о мачехе, и лишь тогда, когда единственная стрелка старинных часов уперлась наконец в цифру «шесть» и раздался бой курантов, воображаемый Роберт получил благословение и был отпущен с миром на все четыре стороны.

— О господи, — очнувшись от грез, воскликнула Алисия, — шесть часов, а я еще не одета! Я иду в дом; а вы, миледи?

— И я с тобой, милочка.

Алисия торопливо скрылась в дверях, а леди Одли, последовав было за ней, задержалась на лужайке у парадного входа. У нее уже не хватило сил войти в дом: она все ждала и ждала вестей, и в этот последний миг ожидание окончательно приковало ее к месту.

На дворе уже почти стемнело. Вечерний туман медленно поднимался от земли. Его серые клубы стелились над луговинами, и тому, кто взглянул бы на особняк Одли-Корт со стороны, и впрямь могло показаться, что это — старинный замок, стоящий на морском берегу.

Под аркой было особенно темно, словно там собрались все ночные демоны, словно, затаившись там, они только и ждут сигнала, чтобы выползти на лужайку перед парадным входом.

Тусклым синим пятном маячило в проеме арки холодное небо, перечеркнутое зловещей темно-красной полосой, и там же, в проеме, напоминая о недавней зиме, поблескивала, словно сосулька, одинокая звезда.

Перед входом в старинный дом не было сейчас никого, кроме женщины, которая, преодолев охватившее ее оцепенение, но по-прежнему не находя себе места, снова двинулась по дорожке, чутко прислушиваясь к шагам, что вот-вот должны были прозвучать под сводами арки.

Вот и они! Или нет? Может, это стук лошадиных копыт? Нет, это шаги человека, шаги мужчины. Он идет твердо и уверенно, потому что хорошо знает дорогу.

Каждый — каждый — каждый звук вонзался в сердце женщины ледяным осколком, и уже свыше ее сил было ждать и сдерживаться, и она, теряя всякую власть над собой, побежала к арке.

Вбежав под своды, она остановилась, ибо незнакомец был уже недалеко от нее. Она увидела его — господи! — она разглядела его в неверном вечернем свете.

Земля вздрогнула у нее под ногами; сердце остановилось. Она не вскрикнула от удивления, не застонала от ужаса, она лишь отшатнулась назад, и, нащупав за спиной ветку плюща, судорожно вцепилась в нее, ища опоры. Хрупкая, она вжалась в угол и, как завороженная, глядела на мужчину. Когда он подошел к ней совсем близко, колени ее подогнулись, и она рухнула на землю, — рухнула, не потеряв сознания, но так, словно здесь же, под сенью грубой кирпичной кладки, разверзлась ее могила.

— Миледи!

Это был голос Роберта Одли.

— Миледи, что с вами?

Голос был холодный, приглушенный.

— Вставайте, я отведу вас в дом.

Молодой человек помог ей подняться. Он подхватил миледи сильной рукой; они вместе прошли через двор и вошли в прихожую, освещенную огнями свечей.

Миледи трясло, но, покорная воле Роберта Одли, она шла рядом с ним, не пытаясь оказать хотя бы малейшее сопротивление.

35

ИСТОРИЯ МИЛЕДИ, РАССКАЗАННАЯ ЕЙ САМОЙ

— Есть тут место, где мы могли бы поговорить наедине? — спросил Роберт Одли, окинув прихожую взглядом.

Миледи кивнула головой и толкнула полуоткрытую дверь библиотеки. Сэра Майкла здесь уже не было: он ушел к себе, чтобы переодеться к обеду. Огонь по-прежнему теплился и трепетал в камине.

Миледи вошла первой; Роберт, последовав за ней, закрыл за собой дверь.

Женщина, дрожа, опустилась на колени около камина, словно надеясь, что исходившее от него тепло победит неестественный холод, охвативший все ее существо.

Молодой человек встал рядом с ней и положил руку на каминную доску.

— Леди Одли, — промолвил он, и его ледяной голос возвестил о том, что час расплаты настал. — Вчера вечером я пытался поговорить с вами со всей откровенностью, но вы не стали меня слушать. Сегодня я должен поговорить с вами еще откровеннее, и уж на этот раз вам придется выслушать все до последнего слова.

Сидя перед огнем, миледи закрыла лицо ладонями и лишь тихо простонала в ответ.

— Прошлой ночью на Маунт-Станнинг был пожар. Дом, в котором я заночевал, сгорел дотла. И все же я жив. Знаете, как мне удалось спастись?

— Нет.

— По чистой случайности. Комнату мне дали сырую и холодную, и я все никак не мог уснуть. Я пытался разжечь огонь, но камин чадил так, что оставаться в номере стало невозможно, и я велел служанке постелить мне на диване в маленькой гостиной на первом этаже, где просидел целый вечер.

На мгновение он умолк и взглянул на женщину, желая убедиться в том, что она его слушает. Миледи сидела в прежней позе, и лишь голова, которую она опустила чуть ниже, указывала на то, что рассказ молодого человека ей небезразличен.

— Сказать вам, по чьей вине сгорел постоялый двор?

Молчание.

— Так сказать или нет?

Все то же упорное молчание.

— Миледи, это ваших рук дело. Задумав избавиться от меня, вашего врага и обличителя, вы решились на тройное убийство. Что вам было до двух невинных людей, имевших несчастье оказаться со мною в прошлую ночь под одной крышей? Если бы, ради того, чтобы погубить меня, вам пришлось устроить вторую Варфоломеевскую ночь, вы бы, не задумываясь, предали смерти тысячи и тысячи людей! Но пробил ваш час, миледи, и во мне не осталось для вас ни жалости, ни сочувствия. Я избавлю вас от позора лишь в той мере, в какой он может пасть на головы других, но не более того. Существуй на свете тайный суд, перед которым вы смогли бы держать ответ за свои преступления, я, не колеблясь, выступил бы в нем обвинителем, но я пощажу великодушного и высокородного джентльмена, чье благородное имя может запятнать ваше бесчестье!