Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И когда в последние месяцы войны поток сдающихся в плен к американским войскам стал резко расти, бойцы взвода, который состоял практически целиком из эмигрантов из России, вдруг услышали среди пленных русскую речь. Оказалось, возможностью оказаться в плену у американцев не преминули воспользоваться несколько вояк из бывших украинских то ли полицаев, то ли еще каких-то вояк.
Решив послушать родную речь и разузнать хоть что-то о жизни на оккупированных немцами областях, эмигранты из России вечером позвали в свой круг трех свежих пленных, для разговорчивости вручив им фляжку со спиртным. Разговор начался в тоне общей неприязни к коммунистам, а закончился, как-то странно оборвавшись, после того, как один из пленных, совершенно опьянев, начал вдруг рассказывать о своих подвигах в тылу немецких войск, дед Арсения резко спросил:
– Так вы воевали-то все-таки за что?
– Как за что, за родину, за Украину! – удивился опьяневший.
– Так вас же красные еще до того, как на них самих Гитлер напал, у Польши взяли и в Украину включили, вот и радовались бы!
– Чему радоваться-то, под поляками жизнь куда сытнее была…
– Ему родину дали, а он по пану, который его кормил да сёк, тоскует! – захохотали американцы.
– Я тоскую? Да я этих панов как собак из пулемета строчил… – тут опьяневший все-таки осекся.
– Так ты поэтому немцам-то сначала рад был? А что, местный фюрер, когда ты для него поляков строчил, похвалил за это?
– Ни, даже не подумал, – обиженно ответил пленный, видимо, рассчитывая расположить к себе ответом, – эта немчура только поморщилась. Хотя сам и приказал…
– Не уважал, значит. С чего бы это? – американцы опять захохотали.
– Так я же потом и с немцами воевал!
– Барина уважать перестал, как он от других по морде получил? Воевал он! Вслед за немцами бежал с любимой родины, да им же и в спину постреливал… Куда потом-то побежишь?
– К вам, в Америку хочу… – недоуменно протянул пленный, словно его уличили в чем-то неприличном.
– Нет уж, появишься у нас – я тебя сам расстреляю не хуже красных, – вдруг со злостью крикнул дед Ансения. – Еще не хватало, чтобы у нас такая зараза плодилась. Уводите этого урода!
Пленные послушно встали и зашагали перед конвоиром.
– Ты чего? – спросили товарищи у деда Арсения.
– Ненавижу холуев, но этот хуже в тысячу крат – холуйствовал перед холуями и похвалы ждал.
Ему ответили со смехом:
– Да насчет холуя ты погорячился – может, таких со временем еще героями назовут. Когда коммунисты выдохнутся.
– Да, и праздник учинят в их честь – день холуя, – с отвращением сказал тогда дед Арсения.
– И пусть учинят, так им и надо, – ответили ему…
…Арсений понял однажды, что чувство, постоянно поселившееся в нем после разговоров с дедом, само по себе противоречиво. С одной стороны, это обида на Россию, из которой пришлось бежать их семье, с другой стороны, желание того, чтобы эта страна снова пережила, как выражался его дед, катаклизм от блуждающей по миру эпидемии холуйства. Дед и отец сделали его наследником большого бизнеса, который настолько точно открыл свою нишу на рынке, что укреплялся и только рос с годами, вводя его чуть переделанную с русского фамилию в список богатейших семейств мира. Но все сваливающиеся на Арсения материальные блага только обостряли его двоякое чувство к родине его деда.
И он отправился в Россию. Это было еще в советскую эпоху, после того, как у него появилось несколько друзей и знакомых в структурах, делом которых был поиск возможных путей подведения к Советскому Союзу какого-либо катаклизма. Когда он рассказал им дедовские соображения по поводу особых черт национального характера жителей России, те сначала промолчали, а через потом выдали ему предложение.
Они сидели за столиком летнего ресторанчика на палубе старой баржи, стоящей на реке в черте города. Арсений начинал понимать, что знакомый его должен высказать что-то очень важное и для этого заходит в разговоре максимально издалека. Но вот тот начал понемногу выводить на свет свою основную мысль.
– Две тысячи лет назад, похоже, не знали ничего о разделении труда и конвейерном производстве, – говорил, хитровато щурясь, собеседник. – Мессия – он в одном лице должен был быть и ловцом человеков, и сеятелем, и зерном, которое должно умереть, чтобы дать жизнь каким-то всходам. Сколько всего сразу! С учетом современного опыта следовало бы все это технологически разделить. Как вы понимаете, я говорю о нашей миссии по отношению к дикой коммунистической стране.
– Ну, тут у вас все эти три роли точно совмещать не получается.
– Да я о том и говорю. Сеятели мы пока неважные, а зерном и вовсе не собираемся быть – пусть другие помирают ради того, чтобы в СССР у населения в головах чего-то включилось или выключилось. Зачем тут помирать нашим людям?
– А первая роль?
– А это роль, которой нельзя научиться. Тут только можешь или нет. Вот вы можете, а мы нет.
– То есть…
– Отправляйтесь туда и станьте ловцом человеков. Цель работы проста. В СССР на пороге эпоха перемен. Для основной массы населения, если рассудить прагматично, было бы полезно пройти эту эпоху спокойно и сохранить все хорошее из старой, а не воевать с коммунистическим наследием. Эта борьба с мертвецами выгодна только будущей олигархии. Найдите тех, кто постарается для нее!
Другой бы в этом случае начал бы бурно выяснять, что от него хотят, и назадавал бы кучу вопросов, но Арсений долго молчал, из чего его собеседник сделал вывод о полной собственной правоте. Арсений глядел на свой доставшийся от деда перстень, которому, по семейному преданию, было два века. Предание то гласило, что когда-то этот перстень был символом принадлежности его предка к масонской ложе – организации «вольных каменщиков», считавших, что именно они вольны положить в строительство общемирового человеческого дома тот камушек, который может нарушить законы, по которым строится этот дом, и все пойдет по-другому. Поэтому они и считали себя подлинно свободными, раз у них есть возможность внести в историю что-то свое, без оглядок на законы бытия.
Каждый мечтает о свободе, и каждый понимает ее по-своему, – подумал Арсений. Видимо, и он не достиг той свободы, какая ему нужна, если, имея финансовые возможности осуществить самые фантастические желания, томится унаследованным от деда каким-то ощущением неотплаченной родовой обиды. Странно, когда-то в детстве масонские ложи, о тайных обрядах которых он читал в книгах, казались ему собранием наивных не наигравшихся в детстве чудаковатых простаков. А теперь он с грустью завидует им, имевшим возможность почувствовать себя подлинно свободными. И вот сейчас ему предложили возможность почувствовать то, что когда-то ощущал его предок, первым надевший на палец этот перстень.
Что
