Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это цветок кактуса. Он появляется один раз в триста лет… А таких, как Вика, не будет больше никогда…
— Ты действительно уверен, что она погибла?
— Нет. У меня слишком много потерь — мама, папа-Алексей, Виктория. Я никого не видел мертвым, и если бы я поверил в их смерть по-настоящему… ну, когда знаешь, что надежды нет, я наверно стал бы совсем больным, злым или глупым… В общем, не смог бы жить нормально. Радоваться, любить тебя… — Бейлим притянул Антонию к себе, проводя кончикам пальцев по её лицу, шее, плечам, груди. — Какое чудо родиться прекрасной! Просто прекрасной — как море, солнце, небо… Это великий дар!
— Ты сам — совершенство, милый. И не важно, над чем поработал здесь наш профессор. Мы все — произведения человеческой мощи, — мощи тела, духа, его рук или… — Тони выразительно посмотрела на символ мужественности своего возлюбленного. — А что, твоя сестра была похожа на тебя?
— Да нет же. У нас вообще были разные родители. Она светлая, рыженькая, длинноногая… Такая, знаешь, неуклюжая дурнушка, как эта Барбара Стрейзанд… Но… я очень любил Викошку. И буду любить все равно всех тех, кого у меня отобрали, — непримиримо заявил он.
— А как же со смирением: «На все воля Аллаха»?
— Не знаю. Вот когда буду совсем старый, седой, больной и мудрый, может быть тогда пойму и смирюсь… Но не сейчас. Сейчас не хочу верить в жестокость, несправедливость. Ну как я могу жаловаться, как могу роптать на что-то, если рядом со мной — ты! И разве мог бы смириться с жизнью без тебя?
…Амир появился неожиданно. Вырос среди кустов азалий как Рыцарь тьмы на средневековой гравюре. Белые одеяния не делали радостной его неподвижную фигуру, скорбно возвышающуюся над возлежащими в траве любовниками. Голова принца покоилась на коленях девушки среди вороха цветов, из которых она плела длинные гирлянды, довершая сходство с Идиллией. Венки прикрывали от солнца их головы, ожерельем свешивались на грудь и уже была почти готова первая набедренная повязка из лоз плюща, расцвеченного лиловыми звездочками.
Появление советника произвело на Бейлима удручающее впечатление. Он побледнел, будто увидел призрак, и смиренно прошептал:
— Уже пора?
Амир почтительно поклонился Антонии, жестом приостановив её порыв изменить позу. Повернувшись в задумчивости к морю, он ровным голосом сообщил:
— Мы обезвредили негодяев, посмевших совершить нападение. Они немедля предстанут перед судом. Надеюсь, вы здесь не очень скучали. Телевизор в доме, насколько мне известно, берет все американские программы и большинство европейских. Вчера транслировали великолепный концерт Поваротти из Ла Скала…
Заметив краем глаза, что молодые люди накрылись шелковыми покрывалами, Амир обратился к гостье:
— Во дворце все готово к отъезду мадемуазель Браун. Надеюсь, вы окажете честь отобедать с нами?.. И ещё одно приятное известие. (Советник не мог удержать вздоха.) — Вашему высочеству предстоит провести дома пару месяцев. Эмиру угодно совершить длительное путешествие по странам Латинской Америки. Все это время руководить страной будете Вы.
Амир глубоко поклонился принцу, чтобы не видеть отчаянных взглядов, которыми, он это знал, обменивались сраженные его сообщением молодые люди.
Часть 3. «Да будет так!»
Глава 1. Ласковая смерть
«Привет, старик! Сдается мне, ты совсем зачах над своими крысами и уродливыми барышнями, мечтающих убраться на тот свет с носиком Катрин Денев. Махнул бы к нам на недельку! Здесь шумно, весело, постоянный гудеж крутая компания подобралась. Шеф говорит, будем снимать весь июнь — ох, и забавная работенка попалась! Позавчера Олдес на „Хонде“ свернул себе шею. Ну, не совсем, конечно, пока пофорсит в гипсе. Я пыхчу. И знаешь, когда с моста в воду через левый борт и прямо под брюхом вертолета с камерой — это только у меня выходит. Со мной даже режиссер здоровается. Когда снимаем, весь берег полон народу, на меня глазеют. Вечером девчонки у отеля ждут. Но я — крепкий орешек, хотя в этом деле и не промах.
Прости, старина, что не писал. Время нет, а звонить как-то глупо. Ты бы хоть по аллейкам трусцой бегал, а? Или найди на чердаке мои детские тренажеры. Приеду — проверю твои спортивные достижения. Но скоро не обещаю, после Калифорнии махнем в Сахару, вот где будет интересно!
Ну, смотри там, не слишком перегружай башку, больше работай бицепсами. И пошли всех крыс пофигу.
Малышка-Кристи.»
Йохим внимательно рассмотрел открытку с изображением голливудских холмов и уставился в окно, полное раннего весеннего пробуждения.
Он постарался внушить себе, как прекрасно это бодрое утро природы, припомнить вкус радости, неизменно возникавший прежде, стоило лишь покрыться жасмину белой россыпью бутонов и вытянуть сирени тугие еще, едва лиловеющие свечи. Но ничего не почувствовал, кроме досады и пустоты, вдвойне глухой, когда вокруг радость начала — а ты торчишь один, пень-пнем, словно патрульный карабинер в карнавальной толпе.
— «Старик» — к нему ли обращался этот юноша, считающий слишком старомодным и выспренным слово «отец», а научные старания Пигмалиона скучноватым чудачеством? Его ли мальчик носится на съемках какого-то идиотского триллера, рискуя каждую минуту покинуть столь забавляющую его и так мало оберегаемую жизнь…
Странно… Необременительна, неосязаема и безрадостна нить родства. Всего лишь условность, атавистическая память плода о материнской пуповине, формальность плоти. Динстлер положил открытку в стол, где уже собралось с десяток подобных. За пять лет. Нет, конечно же он заскакивал в «Каштаны» один или с друзьями, неожиданно, как снег на голову и так же исчезал. Не успев заронить в тоскующую душу отца искру привязанности. Он даже не вспомнил, когда «старику» исполнилось пятьдесят.
Может быть, от значительности даты, а скорее всего от дождливых туч, портящих майский день, Динстлер понял, что потерпел полное фиаско. Жизнь ушла, оставив горечь непростительных ошибок, несбывшихся надежд и обидных разочарований.
После того, как он в беспамятстве «вылепил» из русской девушки новую копию Алисы, Йохим стал догадываться, что сошел с ума. Вернее — был безумен всегда. Нес печать инородности, бесовства
