История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

Это не МЦ назвала «Конец Казановы» драматическим этюдом, а издатели книжечки; этим самым этюдом мама очень возмущалась, т. к. то был (и остался) никакой не «этюд», а просто третье действие целой пьесы «Феникс»9 (стр. 7).

«Мертвенность искусственного и условного языка у А. Белого» — благодаря увлечению XVIII в.? Так ли? (стр. 8). Только ли?

«МЦ могла отправляться от опыта Сомова...»10 и далее. Она никогда и нигде (разве что в раннем детстве!) не отправлялась от опыта живописи, к<отор>ая ей была чужда как род искусства (тем более живопись конкретная). Она всегда отправлялась либо от первоисточника (самого факта), или от источника словесного (мифа, сказки — книги, одним словом) (стр. 9).

«...верна собственной природной беспечности...» Не была она беспечной от природы; беспечность «Пира во время чумы» не есть природная беспечность... (стр. 10).

Вы несправедливы к Лозену", Павлик! Он не был «великосветским мотыльком»!12 Судьба его трагична не пассивно, как это было для большинства аристократов, а активно, ибо он искренне перешел на сторону революции и переход этот подготовлен был его предшествующей гражданской жизнью. Он был из тех, кто подготовлял революцию «изнутри дворца». Что до отношений с женщинами, то таковы они были вообще в тот век, Вы это знаете. Я посылаю Вам хвостик своих примечаний к «Фортуне» — прочтите их (это — вводная часть к примечаниям) — и, если нетрудно, потом отошлите мне его. Другого экз<емпляра> у меня нет. В моём изложении гражданской биографии Лозена волей-неволей одни «жмыхи» остались, но и они о многом говорят (стр. 10).

Казанова не находился в переписке с Вольтером, Фридрихом|3, Суворовым, Ек<атериной> II. С каждым из них он встретился по одному разу; с Екатериной вообще обменялся неск<олькими> словами в парке; она спросила, не брат ли он живописцу, и дала ему понять, что «джентльмену удачи» нечего делать при её дворе; он и уехал (стр. 12).

Он не оставил музыкальных произведений - только литературные, философские трактаты, переводы классики (стр. 13).

«Умственные силёнки на исходе»... за что так уничижительно? По свидетельству де Линя14, ум он (т. е. Казанова) сохранил до самой смерти и с умом его де Линь дружил (стр. 13).

«Намёк на встречу с женщиной...»(Генриетта) - в Мемуарах не просто намек — там много и глубоко о Генриетте15.

«...для к<оторо>го не существует ни верности, ни чести, ни прошлого». .. хоть прошлое оставьте ему! Если бы не существовало для него прошлого, не было бы и «Мемуаров»... (стр. 14).

«...рядом с мужем, быв<шим> белым офицером, и маленькой дочкой на руках»... Дорогой мой Павлик, очень мне больно, ибо это ужасно несправедливо, читать о «белом офицерстве» (и только об этом) — отца. Отец долгие годы был советским разведчиком, человеком героической жизни; а за «бывшее белое офицерство» жизнью расплатился — поплатился — в 1941 г. (Погибли они с мамой почти день в день.) М. б. Вы найдёте возможным что-то изменить в этой фразе? Это важно. Что до меня, то к моменту отъезда из России я давно уже не была «маленькой дочкой на руках», а порядочной дылдой девятилетней! (стр. 16).

«...добродушная кисточка акварелиста» — Вы же помните, что чем-чем, а добродушием она не грешила — даже в шутку!

«Придурковатые суждения» — но ведь это отнюдь не придурковатость, а железный мещанский здравый смысл! (стр. 19).

Я абсолютно не согласна с Вами, когда вы говорите, что «опыт МЦ в области ант<ичной> трагедии противостоит всему её предшествующему творч<ескому> развитию», что «напрасно искать её личность, её внутренний духовный мир в этих созданиях». Мне кажется, это было бы справедливым, если бы «вдруг» она написала «Ариадну» и «Федру» вслед за «Фениксом» и «Фортуной» — но между романтическим её периодом и ант<ичными> трагедиями лежит - пролёг -весь огромный путь «После России» — путь именно к этим трагедиям, не говоря уж о таком предвестнике их, как стихи — послание Фед-ры к Пасынку в этом сборнике, как появление и разрастание в нём мифологической темы - темы вечных страстей, облачённых в те одеяния, воплощённых в те образы. После периода лирики увлечений в творчестве МЦ наступает эралирики страстей, страстей, как Вы очень верно говорите, идущих из пра-времён, но всегда наличествующих и в пост-временах...

На всём этом я не настаиваю и не пытаюсь опровергать Вашу точку зрения; не думайте, что яйца курицу учат! Просто иное мне видится в тех же строках, страницах... (стр. 20).

«Царевна Ариадна... полюбила чудо-богатыря...» Мне кажется, что ничего решительно нет в Тезее (цветаевском) от «чудо-богатыря» — так он прост, аттически сух и сдержан, лишён чудобогатырского размаха и объёма; внешне — да и внутренне — он скорее схож с Георги-ем-Победоносцем византийского письма, чем с Ильей Муромцем и компанией! (стр. 21).

«...Она предоставила ему редкую возможность создать собственный авторитет...» чей? (стр. 22).

«Отроки... славят... богиню, такую же девственницу, как они»16 -они-то девственники! (стр. 21).

Слова: «не чту театра...» (и далее стр. 26) в предварении к книжечке «Конец Казановы» датированы 1921 г. На самом же деле они являются развитием подобной же мысли, записанной в дневнике 1919г., т. е. в самый разгар работы МЦ над пьесами романтического цикла, в самый разгар её кратковременного, но несомненного увлечения театром. В дневниковой своей записи она говорит о превосходстве поэзии над театральным искусством, ибо поэт — создатель первичных ценностей, актер же, как бы гениален он ни был, всего лишь интерпретатор текста, поэт и на необитаемом острове создаёт бессмертные творения: как себя выразит на необитаемом острове актер, — нуждающийся в тексте, и в публике, и в ряде аксессуаров, без коих он — ничто?

Всё это, думается, далеко от Вашего толкования слов «не чту театра» — как слов «разочарования», признания собственной «неудачи, незадачливости в театре, внутри театра». Наоборот, это — утверждение примата СЛОВА над «наукой» Фомы неверного, ДУХА над материей (хотя бы над холщовой материей театральных декораций) и собственного превосходства — как поэта. В театре Цв<етаева> признавала его первооснову — слово, текст; и этой первоосновы ради и писала пьесы.

Кстати, она — «ничем не защищённая единица» - отлично, как Вы сами помните и пишете в нач<але> статьи, ладила с «коллективом весельчаков и полуношников», интересовалась и увлекалась их работой, несмотря на то, что всё для неё, кроме слова, было в этой работе вторичным.

Слова: «Я, наивная по всем законам моего наивного искусства» — мне неясны, боюсь, что они, тем более под конец статьи, «под занавес» Ваш и цветаевский, как итог Ваших размышлений, как вывод, будут неясны и остальным читателям; что значит «я — наивная» ?Что значит «моё наивное искусство» ? Сама ли поэзия - наивное искусство? или «наивна» поэзия только самой наивной Цветаевой? Или её драматургия? Где и в чём в них «наив»?

Обрываю письмо с разбега, т. к. тороплюсь отправить с «оказией» (почтой из Тарусы до Пахры — безумно долго, пусть идёт из Москвы); и так я наопоздалася уже.

Спасибо Вам за память о маме, дорогой Павлик; Бог даст, книга пьес выйдет без опозданий и благополучно - без купюр! - и это будет большая радость — в которую, чтобы она была, все мы вложили столько сил! Пока же обнимаю Вас сердечно, главное - будьте здоровы.

Ваша Аля

Напишите мне! Мой адрес — Таруса, Калужской обл.; 1-я Дачная, 15.

' П.Г. Антокольский прислал А.С. рукопись своего предисловия к сборнику пьес М. Цветаевой. Отсылки А.С. даны к страницам этой рукописи.

2 См. примеч. 3 к письму П.Г. Антокольскому от 14.XI.1962 г.

3Эдмон Ростан (1868-1918) - французский поэт и драматург, автор пьесы «Орленок» о трагической судьбе сына Наполеона I - Жозефа Франсуа Шарля Бонапарта, проведшего свою жизнь вдали от Франции и умершего юношей в резиденции Габсбургов - замке Шенбрунн; Сара Бернар (1844-1923) - исполнительница заглавной роли в пьесе «Орленок».

4 Пьеса Ростана о трубадуре Джофре Рюделе, полюбившем и воспевшем никогда им не виденную принцессу Триполийскую Мелисанду, пересекшем море, чтобы ее увидеть и умереть у ее ног.

5Адольф Тьер (1797-1877) - французский государственный деятель, историк, автор труда о Наполеоне I «История консульства и империи».

6 В 1919 г. М. Цветаева перевела для Третьей студии МХТ пьесу французского писателя Альфреда де Мюссе «Любовью не шутят».