Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странная женщина моя мать! Или – стоит поставить себя раз вполне самостоятельно, то она в свою очередь начнет относиться по-человечески? Удивляюсь. Когда подумаешь обо всем, что пришлось вынести из-за нее в эти годы, – горечь и злоба подымаются в душе; когда же видишь перед собой ее теперь, по отношению ко мне – добрую и ласковую, по отношению к сестрам и младшему брату – по-прежнему строгую, по отношению к старшему брату – слепо любящую и подчиняющуюся, – то чувствуешь к ней какую-то жалость…
Я была так рада видеться с сестрами; мне так хотелось передать им все, что я узнала, все, что видела и слышала, в особенности Вале, которую я заранее считаю будущей слушательницей… Мне хотелось, чтобы она, поступая, была бы уже au courant относительно всего, с чем мне неожиданно пришлось столкнуться, и я посвящала ее во все те стороны нашей жизни, какие мне приходилось наблюдать. А между тем – в ней произошла перемена, которой я никак не ожидала: она стала как-то уже чересчур благоразумно смотреть на жизнь; говорить, что все клятвы В. относительно их фиктивного брака – наивный вздор, одни слова, и теперь, собираясь выходить за него, уже твердо уверена, что ей придется сделаться женой своего мужа, и печально поникнув головой, прибавила:
– Может быть и на курсы мне не удастся поступить.
– Ну, уж этого не может быть! Ты поступишь! – вскричала я. – Мы с тобой будем вместе…
Но сестра неотразима. Отчего же это? Или мы обе были так наивны нынче весною, что верили в возможность осуществления фиктивного брака? Но для меня и теперь – при сильной воле, это можно сделать; все же утверждают, что невозможно, немыслимо… никто не верит в возможность идеальных отношений…
1896 год
1-е января
Новый год! В первый раз в жизни встречаю я его как самостоятельный человек, более или менее свободный; в первый раз в жизни прошлый «новый год» внес в мою жизнь новое, то «счастье», о котором я столько лет мечтала, к чему я так стремилась, надеждой на которое жила… Новый год застает меня уже как слушательницу курсов… и отчасти – новым человеком. О, если бы я могла действительно сделаться новым человеком, человеком в лучшем смысле этого слова!
7 января
В конце декабря В. приехал сюда и теперь проводит все дни со своей невестой. Свадьба его и сестры предполагается в апреле. Он – счастлив; сестра же напоминает мне ребенка, которому дали интересную и замысловатую игрушку под названием «жених», и он не может натешиться ею. Со всем тем она прелестна, наша Валя, полуребенок-полуженщина. Рядом с ним она кажется такой пассивной… несмотря на все уверения В., что он будет исполнять все ее желания, что он будет у нее «под башмаком», – думается мне, что наоборот: Валя будет слушать его… Как подумаешь, что во всем этом деле она была, в сущности, пассивным лицом, что она больше плакала, чем действовала, мне становится ее жаль. Но чем далее, тем более сестра привыкает к В. и к своему положению невесты. Ее начинает интересовать предстоящая жизнь; домашняя обстановка с каждым годом становится все тяжелее и невозможнее… до совершеннолетия ей еще долго ждать, и перспектива в недалеком будущем получить свободу, стать самостоятельным человеком – начинает ей улыбаться. В. она начинает называть всякими уменьшительными именами… Меня удивляет его сдержанность: в нашем присутствии он обращается с сестрою, как и с нами, церемонно называя ее по имени и отчеству и ничем не выдавая своего чувства. А между тем – стоит мне уйти, и он, по словам Вали, сейчас же переходит на «ты», целует ее ручки… Я стараюсь, чтобы они как можно больше бывали наедине, ухожу в свою комнату, читаю…
9 января
Я никогда не забуду своего проступка… которому нет извинения и за который совесть постоянно будет упрекать меня. Дня за три до Рождества я получила письмо от Ю.П. Щ-ной, которая просила меня разузнать о здоровье ее внучка – кадета здешнего корпуса. Я отправилась туда – встретила в приемной воспитателя, который и сообщил мне, что мальчик болен воспалением легких, но теперь поправляется, так как кризис уже был и кончился благополучно.
– Да вы не хотите ли сами видеть мальчика? – спросил он меня. Я почему-то подумала, что мальчик, наверно, будет стесняться незнакомой девушки, вдобавок посещающей его в лазарете: кроме взаимной неловкости, ничего не выйдет из этого свидания, а между тем воспитатель дал о нем самое успокоительное известие.
– Зачем же я пойду в лазарет? – решила я и отказалась, попросила передать ему коробку конфет и уехала. Написала обо всем Ю.П. В Новый год получаю от нее письмо. Опять просит сходить узнать о мальчике, отпустят ли его к родным для поправления здоровья (мальчик кавказец и плохо переносил наш климат). На другой день я пошла в корпус. На этот раз нужно было видеть директора. Не успела я договорить своего вопроса, как он прервал меня:
– Евфорицкий скончался сегодня.
– Как? – я была поражена. – Да ведь я же недавно была здесь, справлялась о нем, и мне сказали, что ему лучше?
– Да, и было лучше; но мальчик был очень слабый, у него не хватило сил поправляться, и он умер просто от истощения. Вообще наш климат южане трудно переносят. У меня на руках еще 5 или 6 таких мальчиков, и я за них не ручаюсь…
– Когда же он умер?
– Сегодня в 3 часа. Я взглянула на часы: было половина пятого. Приди я двумя часами раньше или вчера же, я застала бы мальчика в живых.
– Можно его видеть? – спросила я.
– Пожалуйста; пройдите в лазарет… тело не тронут до приезда доктора.
Мы прошли по длинному коридору в небольшую, слабо освещенную палату, в которой стояли всего две постели. На одной из них лежал мальчик, прикрытый одеялом, в спокойной позе спящего человека. Это и был маленький покойник. Я подошла к постели. Лица его не было видно; он лежал спиной ко мне… Черная, гладко остриженная детская головка… Ничего ему больше было не нужно, бедному маленькому человечку, оторванному от семьи, от родного юга и случайно брошенному на наш север (как сын военного, он учился
