Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев

«о необходимости оказания со стороны города денежного пособия учредительнице ремесленной школы в г. Екатеринбурге М. Я. Алексеевой». «По своей программе и целям, — было записано в протоколе заседания, — школа г-жи Алексеевой является учреждением весьма симпатичным, а в средствах между тем нуждается крайне. Дума поручает управе внести по настоящему предложению особый доклад в первое будущее заседание».

В июне состоялось назначение субсидий в триста рублей в год.

А осенью, в годовщину открытия школы, «Екатеринбургская неделя» писала: «В среду, 21 ноября, открытая в Екатеринбурге М. Я. Алексеевой личными усилиями и на свои средства, первая профессиональная женская школа скромно отпраздновала первую годовщину своего существования… Содержательница школы М. Я. Алексеева прочла подробный отчет о школе, как в педагогическом, так и хозяйственном отношении, на котором мы остановимся ниже, — а после отчета все присутствующие были приглашены «отведать хлеба-соли», т. е. испробовать приготовленную ученицами школы закуску.

Из отчета видно, что дело, начатое г-жой Алексеевой единолично и почти без всяких средств, возбудило такое сочувствие к себе местного общества, что общая сумма пожертвований на школу деньгами и вещами достигло около 2 тыс. руб., число учениц возросло до 60 чел., а многие из интеллигентных женщин города вложили бесплатно свои посильные труды в дело преподавания. Большая часть учениц содержится школой всецело и бесплатно, все они проходят, вместе с общеобразовательным курсом, еще несколько практических профессиональных курсов, а также заведуют домашним хозяйством школы, начиная с приготовления себе обеда и кончая заботой о чистоте помещений».

Марья Якимовна воистину была вечной и скромной труженицей, не ища личной славы, не пропагандируя теорий, даже таких безобидных, но дружно обруганных, как теория «малых дел». Разработанный ею устав женской профессиональной школы был новаторским действием, которое признал и принял целый город[19].

Петр Петрович Медведев перед началом нового сезона устроил в Харитоньевском саду непринужденное застолье, на которое пригласил ряд известных людей города. «Екатеринбургскую неделю» представляли сам редактор Петр Николаевич Галин и постоянный рецензент Надежда Васильевна Остроумова, от городских властей на видном месте восседал огромный, громогласный, рыжеусый полицмейстер фон Таубе, слывший поклонником хорошеньких актрис. От труппы были Вера Ивановна Морева, Мария Морицовна Абрамова и Николай Аркадьевич Самойлов-Мичурин.

Гости из желания сделать приятное новому антрепренеру, впрочем, хорошо известному на Урале, вспомнили неприятные антрепризы Надлера и Майской-Морвиль.

— Этому Надлеру служить бы по нашей части где-нибудь в медвежьем углу, — сдержанно похахатывая в усы, рассказывал фон Таубе. — Посудите сами, господа. Он издает «Театральное постановление», в котором множество пунктов — и все штрафного смысла. В параграфе первом он предписывал, что служащий в его труппе должен беспрекословно принять роль, выбранную для него антрепренером или режиссером. Ну, а если кто не примет роли, то штрафуется от трех до пятидесяти рублей, по усмотрению Надлера.

— Ну, а на сцене бог знает что творилось, — поддержал кто-то из гостей. — Во время спектакля «Русские романсы в лицах» одна из артисток пропела гнусную кабацкую песню: «Деревенские мужики — просто дураки, мерзавцы!» Помню, многие возмутились и покинули зал… В театр завлекали непристойностями, сам двусмысленный канкан заменили простым задиранием юбок. Афиши были какие-то неправдоподобные, реклама шла прямо гостинодворская.

Медведев вспомнил разные случаи из старого актерского быта.

— В театральном ходу была модная песенка:

В афише наш главнейший интерес,

И зрители афише только верят,

Достоинство актеров и пиес

Они всегда большой афишей мерят.

Вечно пьяный актер Волгин в свой бенефис выпускает огромаднейшую афишу, в которой, кроме прочего, обещал съесть живого человека. Что театр был полон, это само собой… Вот старик! Вышел в заключение на сцену и говорит: «Пожалуйсте, кому угодно!» Явился рыжий мужик под хмельком. «Ешь», — говорит. Волгин, не долго думая, начал грызть его с пальца. Мужик — в рев, публика — в хохот, тем дело и кончилось… А что касается канкана и юбок, — посерьезнел Медведев, — то, когда нет искусства, прибегают к порнографии. В театре — это первый признак.

Вечером, вернувшись в свои маленькие комнатки, Абрамова застала у себя незнакомого визитера. Это был крепкий человек в зрелой мужской поре, с добрыми темными, чуть раскосыми глазами и мягкой темной бородкой, подчеркивающей скуластость, впрочем, округлого лица. Он смущенно представился — Мамин Дмитрий Наркисович.

— Мне передали, что вы привезли привет от Владимира Галактионовича Короленко. Пришел поблагодарить, но, кажется, не вовремя.

— Что вы, что вы! — низким, поставленным голосом, чуть играя тембром, остановила хозяйка. Она усадила гостя, попросила кого-то в соседней комнате, где слышались возня и детские крики, поставить самовар. Мамин не сводил глаз с молодой красивой женщины, ступающей по комнате выверенно и изящно.

— Какими судьбами к нам из самой Москвы? — наконец спросил Мамин, чтобы завязать разговор.

— Это длинная и печальная история, — вздохнула Мария Морицовна, также изящно, легко усаживаясь в кресло напротив. — Я отважилась держать собственную антрепризу, откупив для этого Шелапутинский театр. Назанимала денег, ухнула все свои сбережения. Но зато собрала приличную труппу. Много думала над репертуаром — хотелось отобрать лучшее, во вкусе современной публики. Новый театр, высокие ставки, женщина-антрепренер — недоброжелатели высыпали, как грибы после дождя. Попросила Николая Николаевича Соловцева, который перешел ко мне от Корша, обратиться по дружбе к Чехову с просьбой дать новую пьесу — «Леший». Начали с воодушевлением репетировать. Женские роли заняли превосходные Глебова, Рыбчинская, мужские — Рощин-Инсаров, Чарский, Самойлов-Мичурин… Первый спектакль с «Лешим» шел на праздниках… Публика была праздничная и к драматическим тонкостям в высокой степени равнодушная. Левые три ложи бельэтажа заняли коршевцы с мрачными лицами — я тогда и поняла, что дело худо. Первые акты понравились. Автора вызывали, правда, не без протеста с левых лож. Но в антракте артисты от Корша — у меня это в голове не укладывается: где актерская солидарность? — ходили в буфет, фойе, среди публики и всем повторяли: «Ну, Чехов! написал пьеску! Черт знает, что за пьеска!..» Потом на вызовы артистов стали отвечать отчаянным шипением. Когда попробовали вызвать автора, поднялся прямо-таки рев: из артистических лож шипели, свистели, чуть не мяукали. Получился грандиозный скандал, к которому приложили руку все недоброжелатели Чехова и театра. Газеты тоже накинулись. Спектакль продержался всего несколько вечеров… Финансовые дела мои окончательно расстроились. На руках тысячные долги… Прибавьте к этому еще и неудачное замужество с бесталанным актером Абрамовым — вот и вся моя повесть.

Мария Морицовна помолчала, потом, решительно вскинув голову и повернувшись всей фигурой к Мамину, пошутила:

— Вот и приехала в край золота с надеждой восстать из руин.

Мамин стал с жаром уверять, что местная публика любит свой театр, чутка к талантливой