Дочь вне миров - Карисса Бродбент

— Я буду честен с тобой, Тисана. Это будет чертовски больно. Но я обещаю, что ты не умрешь, даже если тебе так захочется.

Что ж, это утешало.

Я кивнула, бросив взгляд на мужчину, лежащего рядом со мной, и задалась вопросом, можно ли его квалифицировать как «не мертвого».

Зерит встал между двумя кроватями и взял обмякшее предплечье мужчины, закатав рукав и обнажив шрамы поверх шрамов поверх шрамов. Затем он потянулся к поясу и достал кинжал. Он был еще влажным от остатков нашей крови. Он, не колеблясь, открыл еще один разрез на руке человека, находящегося без сознания, оставив красную полосу.

Я увидела, как затуманенные глаза мужчины дернулись, ровно настолько, чтобы это могло быть реальной реакцией, и мой желудок сжался.

Затем Зерит потянулся ко мне.

Он снял тряпку, которую я все еще держала на руке, и аккуратно положил ее рядом со мной на кровать.

— Извини, — сказал он, и я вздрогнула, когда он расширил рану на моем предплечье.

Его глаза метнулись ко мне, и на мгновение мы просто смотрели друг на друга.

— Ты боишься? — он спросил.

— Нет, — солгала я.

Он издал небольшой смешок, как будто было очевидно, что я не говорю правду. Затем он повернул голову, показав дрожь на шее.

— Вознесенные, я не разогрелся для этого. На три. Готова?

Я не была, но я кивнула.

— Один. Два.

И я знаю — я знаю — что он не сказал «три», прежде чем мир побелел, и вдруг я не смогла дышать.

Боль пронзила мои вены, мои мышцы, мои глазные яблоки, как будто существа с пальцами из колючей проволоки протаскивали меня сквозь себя. Мне удалось поднять голову ровно настолько, чтобы посмотреть на свою руку, зажатую в пальцах Зерита. Я задумалась, не галлюцинировала ли я, когда увидела злобные щупальца красного и черного цветов, выходящие из моей сочащейся плоти и поднимающиеся в воздух, как волосы, плавающие под водой. Сливались с малиновым серебром собственной обмякшей руки мужчины.

Яркая белизна — пустота — этой комнаты атаковала меня, душила. Мне казалось, что мои органы разъединяют и собирают наизнанку.

Я не осознавала, что кричу, пока не заметила, что ничего не слышу и что мое горло саднит.

У меня была только одна мысль: что Зерит, должно быть, солгал мне.

Потому что это не могло быть ничем иным, как смертью.

У меня закружилась голова. Мое зрение затуманилось. Мои крики стихли, когда горло потеряло контроль над моим голосом, хотя оно все еще цеплялось за него беззубым укусом.

И последнее, что я услышал перед тем, как соскользнуть в слепящую тьму, был голос, шепчущий с маниакальным повторением: Дом, дом, дом, дом.

Дом.

ЧАСТЬ ДВА: КЛЫКИ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Макс

Будь я умнее, я бы с самого начала знал, что все это беда.

Даже когда я знал ее всего несколько часов, Тисана выбивала из меня уступки, прежде чем я понимал, что делаю их.

Я приглашаю тебя внутрь, но только потому, что…

Ты можешь остаться здесь на ночь. Только на ночь.

Не знаю, почему я тебе верю.

Если ты пойдешь, я пойду.

Всегда шаг вперед, шаг вперед. Она шла вперед с такой неутомимой решимостью, всегда, несмотря ни на что. Как я мог не уследить? И хотя каждый из этих шагов причинял боль, как мышцы, возвращающиеся к жизни после многих лет бездействия, они все равно казались такими правильными. Медленное, неуверенное, чертовски ужасное возвращение в естественное состояние.

Тем не менее, я не понял.

Не тогда, когда я согласился впустить ее в свой дом, или в свой разум, или в свое прошлое. Даже тогда, когда я понял, что каждый раз, когда я был без нее, я ловил себя на том, что собираю маленькие истории и странности, чтобы рассказать ей, когда я увижу ее снова, как камни, которые я кладу в карманы.

Может быть, лишь капля этого просочилась сквозь мой толстый череп в ту ночь, когда я стоял позади нее, едва касаясь и все же утопая в ее запахе, ее коже и собственной ревущей крови:

Беда, Макс. Беда.

Но это было ничто по сравнению с этим моментом. В тот момент, когда я стоял там, наблюдая, как она поднимается по ступеням к Башне, зная, что ничто, что я мог бы сказать или сделать, не остановит ее.

И мог ли я винить ее? Я еще так много не мог ей сказать. И это было почти поэтично: именно то, что заставило меня впустить ее в ту ночь, почти полгода назад, — та решимость, та мощная стойкость, которая заставила меня поверить в кого-то впервые за столь долгое время… Вот в чем дело. Чтобы вырвать ее.

Несмотря на все это, я все еще восхищался этим, хотя и ненавидел.

И только тогда стало ясно: все эти шажочки ведут нас прямо на край обрыва.

Я не видел ничего из этого, пока не стало слишком поздно.

***

— Скажи мне, что это не ее.

Мой голос превратился в безумное, отчаянное рычание, которое я едва узнал.

Я такой абсолютный гребаный идиот.

Я стоял там и смотрел на двери еще долго после того, как она ушла, мои пальцы были сжаты по бокам. Я чувствовал себя как кусок одежды с торчащей нитью, и она взяла ее с собой, медленно распутывая меня. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем я смог заставить себя пошевелиться. Когда я смог, я вошел в Башню Полуночи, стоял в вестибюле и ждал. И ждал. И ждал.

Прошли часы. Ежедневная суета Башен поредела, затихла. Я стоял, потом сидел, потом ходил, потом сидел.

Я такой абсолютный чертов идиот.

Когда двери главной колонны открылись и меня встретило знакомое лицо,