Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

Да, на дороге стало гораздо оживленнее, и очки фрейлейн Линденмейер теперь сидели больше у нее на лбу, чем на носу. Она чаще опускала вязанье и не могла внимательно читать из-за суеты вокруг, но говорила об этом со смехом. Лесное уединение хорошо, небо прекрасно – иначе поэты не воспевали бы его так единодушно, но, право, когда за целый день не проедет даже самый простой воз, не говоря уже о веселых разносчиках или молочницах из деревни, становится скучновато.

Первыми проехали из Герольдгофа три маленьких принца со свитой и прислугой. Вероятно, им очень нравилась дорога к Совиному дому, потому что они ежедневно на ней появлялись. Большое удовольствие доставляли они фрейлейн Линденмейер, проезжая на красивых пони. Так же хорош был экипаж Нейгаузов, его можно было рассмотреть в деталях, потому что он всегда ехал очень медленно. В нем, по обыкновению, сидела фрау фон Берг и держала на коленях маленькую жалкую дочурку принцессы Екатерины, а барон сам правил лошадьми.

Гейнеман, наоборот, как только показывался экипаж, всегда особенно усердно начинал заниматься своими розами. Он старался не слышать и не видеть его, поворачиваясь спиной к дороге, – эта полная женщина так важничала, сидя в роскошной коляске, как будто была герцогиней, и потому он ее терпеть не мог. Старик видел, как она однажды, заметив его барышню, стоявшую у перил в белом воскресном платье и прекрасную как ангел, отвернулась так быстро, словно ей в лицо прыгнула ядовитая жаба. Проезжая мимо, она насмешливо рассматривала в лорнет Совиный дом и так высокомерно оглядела с головы до ног его самого, старого Гейнемана, как будто он обязан был поклониться ей покорнейшим образом.

Ну, этого ей пришлось бы долго ждать.

Совершенно другое дело, когда на своем великолепном Фуксе проезжал мимо барон Нейгауз. Тогда безжалостно срезалась самая красивая роза и подавалась через забор всаднику, а тот продевал ее в петлицу. Гейнеман откровенно сознавался, что не понимает, что с ним стало: как ни старался, он не мог по-прежнему враждебно относиться к Нейгаузу и с удовольствием смотрел в его властные горящие глаза, когда тот, сидя на лошади, разговаривал с ним через забор.

Беата также несколько раз побывала в Совином доме. Обычно она приходила пешком и оставалась выпить кофе. Несмотря на свою скованность, она как-то призналась, что эти посещения радуют ее потом целую неделю. Подруги обычно сидели за чашкой кофе на площадке, а маленькая Эльза прыгала и играла около них. И хотя господин фон Герольд никак не мог решиться сойти вниз поздороваться с гостьей – его всегда передергивало при воспоминании о встрече с ней на лестнице Герольдгофа, – он все-таки видел из окон своей комнаты, как его дочь прижималась к коленям «тети Беаты», нежно гладила большие темные руки и принимала из них бутерброды. Вечером барон Лотарь приезжал за сестрой.

Гейнеман оставался при лошадях, а Нейгауз шел на площадку к дамам и часто заходил в колокольную комнату поздороваться с хозяином.

Высокопоставленные владельцы переехали в Герольдгоф, и теперь над его крышей развевался яркий флаг. Сейчас, наверное, не было ни одного пустого уголка в Герольдгофе. Но дом был огромным – каждое поколение его прежних владельцев увеличивало и украшало родовое гнездо сообразно своим потребностям и вкусам. Его размеры и архитектура вполне заслужили звание замка.

Косые лучи солнца падали на величественный фасад с двумя башнями по бокам. В высокие, широко открытые окна врывался прохладный лесной воздух, напоенный смолистым запахом сосен.

– Чудесный воздух! Источник здоровья для меня! – с волнением сказала молодая герцогиня Елизавета тихим, хриплым голосом.

Это было на второй день ее приезда. Накануне, после утомительного пути, она, по совету врача, не вставала с постели. Сегодня женщина чувствовала себя удивительно окрепшей и прошла под руку с мужем в комнаты верхнего этажа. Хотелось содрогнуться, глядя на раскаленную от солнца равнину, но здесь солнечный жар не тяготил: лучи, проникая сквозь изумрудную зелень, значительно смягчались.

– Здесь я снова стану твоей бодрой кошечкой, твоей веселой Лизель, правда, Адальберт? – повторяла молодая женщина, нежно заглядывая в глаза своему красавцу мужу.

Она с усилием выпрямляла свой слишком тонкий стан и старалась идти рядом с ним твердыми шагами. Да, хотя ее отражение в высоких зеркалах своей худобой и бледностью напоминало тень, здесь она должна выздороветь. Силы возвращались, заостренное лицо округлялось, и фигура постепенно принимала ту округлость и грациозность, за которую герцогиню называли нимфой. Пожить два месяца в этом лесном раю – и все будет хорошо!

Герцогиня разместилась в восточном флигеле, к которому примыкала выходившая во двор столовая, и только общая приемная отделяла ее комнаты от половины мужа, расположенной на западной стороне. Длинная анфилада заканчивалась его спальней, один угол которой выходил в башню. Здесь висели дорогие картины – большей частью испанские пейзажи, будто наполнявшие помещение южным теплом и светом. Лиловые плюшевые гардины-драпри, падающие глубокими тяжелыми складками, отделяли угол башни.

Посреди комнаты стояла лестница. Старый Фридрих, или, как его теперь звали, кастелян Керн, только что повесил фонарь и стал поспешно слезать с лестницы при появлении господ.

Герцогиня невольно остановилась в дверях.

– Ах, здесь жила прекрасная испанка! – воскликнула она слегка дрожащим голосом. – И, вероятно, здесь же умерла?

Она со страхом устремила свои большие, лихорадочно блестевшие глаза на старика, который низко ей поклонился. Он отрицательно покачал головой:

– Нет, ваше высочество, не здесь. Господин действительно отделал для нее эту комнату, и это дорого стоило ему, но она не пробыла тут и двух часов. Скотный двор слишком близко отсюда, а покойница не выносила мычания коров. И когда мимо проезжала телега или шла молотьба, она затыкала себе уши и бежала через все комнаты, пока не находила самого тихого уголка и не забивалась туда, как испуганный котенок. Да, она не годилась в помещицы! Была тиха и печальна и не хотела ничего есть, только изредка брала кусочек шоколада – этим и жила. Под конец она перешла в садовый флигель. Пока была хорошая погода, ее закутывали в шелковые одеяла, выносили на воздух и клали на мох в том месте, где сад подходит к лесу. Там ей больше всего нравилось в «бледной стране», как она называла нашу милую Тюрингию, и там в один осенний день она и угасла. Тоска по родине была причиной ее смерти.

Герцогиня вошла в комнату и стала рассматривать картины.

– Тоска по родине… – повторила она тихо, покачав головой. – Она не должна была выходить замуж за немца, потому что не любила его. Я бы не умерла от тоски по родине в самой отдаленной ледяной пустыне, если бы была с тобой, – прошептала она и посмотрела на мужа, входя с ним в башню.