Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

А в ту первую встречу она не могла сразу избавиться от предубеждения против человека, объявившего Наполеона своим личным врагом. «…Было трудно начать разговор… единственное чувство, которое я должна была высказать в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго», – вспоминала Гортензия. Очень скоро беседа стала искренней и откровенной – они понравились друг другу. С этого дня Александр Павлович стал часто бывать в Мальмезоне. Между ним и Гортензией завязался тот лёгкий флирт, который может с одинаковой непринуждённостью перейти как в дружбу, так и в любовь. Естественно, злые языки тут же начали утверждать, что у императора-победителя роман с приёмной дочерью его поверженного соперника. Это так пикантно!

Как бы там ни было, но очарованный Гортензией император, пользуясь своим влиянием на союзников и на Людовика XVIII, добился для семьи Богарне привилегий, вызвавших нешуточный гнев роялистов.

На 14 мая была назначена торжественная панихида по казненным во время революции Людовику XVI и Марии-Антуанетте. На панихиде должны были присутствовать все коронованные особы. В этот же день Гортензия пригласила в свой замок Сен-Лё мать, брата и царя Александра. Александр поехал к Гортензии. Шок от этого поступка трудно вообразить, а уж тем более описать. Но, похоже, русский император был вполне солидарен с Наполеоном, который говорил: «Меня мало задевают пересуды обо мне парижан: они сходны с надоедливыми мухами, которые только и делают, что жужжат. Мнения их подобны тому, как ежели бы обезьяна взялась судить о метафизике». Пройдёт не так уж много времени, и приспешники Бурбонов припомнят Гортензии это происшествие. Ей придётся покинуть не только Сен-Лё, но и Францию…

А в тот памятный день она предложила гостям покататься. Было холодно и сыро, и Жозефина простудилась. На следующий день она уехала в Мальмезон. Там сразу пригласила личного врача, доктора Оро. Он успокоил больную: это всего лишь насморк. И, что совершенно необъяснимо (если, конечно, не подозревать злой умысел), дал ей рвотное и прочистил желудок. Поразительное стечение обстоятельств: через семь лет точно так же будут «лечить» Наполеона. Она сгорела за несколько дней. Гортензия не отходила от умирающей матери.

Потом она вспоминала: «Однажды он [33] сказал моей матери, что если б он думал только о своём благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдём там такой красоты, как в Мальмезоне, да и её хрупкое здоровье не перенесёт суровости тамошнего климата». Кто знает, может, и перенесло бы… А вот не слишком суровая французская весна 1814 года – погубила. Или дело было не в погоде? Или, как предполагают некоторые историки (об этом я уже писала), Жозефину отравили? Этого мы никогда не узнаем.

Сразу после похорон представитель русского государя генерал-губернатор Парижа граф Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен сообщил всем собравшимся в Мальмезоне, чтобы почтить память покойной императрицы, что Его Величество последние тридцать шесть часов своего пребывания в Париже посвятит заботам о принце Евгении Богарне и его сестре Гортензии.

Александр, действительно, не оставлял приёмных детей Наполеона своими заботами. Участники Венского конгресса были обескуражены, наблюдая, как российский император демонстративно прогуливается по коридорам конгресса и по парку, положив руку на плечо Евгению. Этим он публично подтверждал: брат и сестра Богарне – под его покровительством и защитой.

Но 23 января 1815 года глава австрийской полиции барон Хагер сообщил императору Францу что его люди перехватили секретную депешу Гортензии к Евгению. Депеша содержала список французских маршалов, остававшихся преданными Наполеону, и данные о численности войск под их командованием. Разумеется, об этом не без злорадства доложили и российскому императору. Он не придал доносу значения. Не исключено, что видел в нём происки врагов Бонапарта, а значит и семейства Богарне, решивших во что бы то ни стало испортить его отношения с Гортензией и Евгением.

Он отвернётся от Гортензии, в которой уже привык видеть друга, только после того, как она, не скрывая восторга, встретит бежавшего с Эльбы отчима. Надо сказать, отвернётся напрасно: не так уж много приходилось ему встречать людей, не способных на предательство.

А Гортензия, полагая, что её с русским царём связывает искренняя симпатия, не зависящая от политических перемен, написала ему письмо (основываясь на инструкциях Наполеона), в котором убеждала Александра, что французский император желает вновь стать другом и союзником России. Письмо было оставлено без внимания.

В мемуарах Гортензия подробно описывает последний визит отчима в Мальмезон, где, пока он был на Эльбе, умерла Жозефина. Гортензия проводила его на могилу матери. Потом он долгие часы провёл один в комнате Жозефины. Потом они пообедали вдвоём, и Гортензия (в который раз!) убеждала отчима связаться с царем Александром. Убеждала, что тот продолжает относиться к свергнутому императору с неизменным уважением. Вспоминала, как однажды, вернувшись от Людовика XVIII, он рассказывал ей и матери: «Как изменился Тюильрийский дворец. Прежде ведь обитал в нём великий человек, а ныне!..»

Гортензия верила, что Александр, который совсем недавно был так дружен с её матерью и с нею самой, если к нему обратиться должным образом, сможет и захочет помочь. Но после того, как русский царь проигнорировал его сообщение о заговоре союзников, надо сказать, исключительно подлом заговоре, свергнутый император писать Александру больше не стал. В тот вечер Гортензия отдала отчиму свои драгоценности: он крайне нуждался в наличных деньгах.

Наверное, он думал и о ней тоже, когда печально говорил на острове Святой Елены: «Вы хотите узнать, надёжны ли ваши друзья? Для сего надобно оказаться в несчастии».

Наполеон. Первое изгнание

Историк Жюль Мишле когда-то писал: «Скажите, если вы несчастны, где вы будете искать убежище и утешение у природы? Я поеду в Фонтенбло. А если вы очень счастливы? Я поеду в Фонтенбло».

Из многих прекрасных дворцов Франции Наполеон больше всех любил Фонтенбло (император имел возможность выбирать). Но это – когда был счастлив. Теперь он несчастен. Как никогда. Здесь, в Фонтенбло, он подписал акт об отречении от престола. Здесь попытался умереть. Смерть не приняла его. Видно, решила: ещё не время… Она давно противилась его попыткам.

Вообще самоубийство он всегда считал проявлением слабости. Но с некоторых пор многие заметили, что он ищет смерти, но не малодушной смерти от собственной руки, а гибели как бы случайной, но по сути-то она всё равно была бы самоубийством, пусть и замаскированным. В первый раз его попытку умереть заметили после гибели Дюрока. Его отчаяние было понятно: он потерял самого близкого человека. Но то, что он сел на пень и долго сидел неподвижно, вполне осознанно став живой мишенью для летавших вокруг и косивших людей осколков снарядов, все расценили одинаково: он ищет смерти.

Он начал подвергать себя смертельной опасности без всякой нужды. Если раньше бросался в гущу боя, когда это было необходимо, когда только это могло поднять боевой дух его солдат, то теперь рисковал совершенно напрасно. В 1814 году он поступал так настолько часто, что в значении его поступков уже невозможно было усомниться. В одном из последних сражений (при Арси-сюр-Об, 20 марта) он направился к месту, которое противники обстреливали непрерывно. Огонь был таким плотным, что уцелеть там было невозможно. Генерал Реми Жозеф Эксельманс бросился за императором. Генерал Франсуа Орас Себастьяни его остановил [34] . Оба эти генерала заслуживают самого доброго слова хотя бы потому, что не стали предателями, оба после Ватерлоо подверглись гонениям, но через некоторое время их снова призвали в ряды французской армии, поняв, что они незаменимы. Так вот, Себастьяни крикнул Эксельмансу: «Оставьте его! Вы ведь видите, он делает это нарочно, он хочет покончить с собой!» Но это оказалось не так-то просто: ни ядра, ни картечь Наполеона не брали. А сам он оборвать свою жизнь не хотел. Не мог? Не решался? Или был убеждён, что неуязвим?

А ведь возможность покончить с собой у него была с зимы 1812 года. Тогда, после сражения под Малоярославцем, когда ему грозила реальная опасность попасть в плен, потребовал, чтобы доктор Юван дал ему сильнодействующий яд. С тех пор пузырёк с опиумом он хранил в несессере, с которым никогда не расставался. 11 апреля, через пять дней после отречения, он открыл пузырёк… Начались страшные мучения. Предчувствуя что-то ужасное, в спальню без разрешения вошёл Коленкур. Наполеон отвергал все попытки помочь.

Но и теперь смерть не приняла его… Он никогда не повторит попытки самоубийства и никогда не станет говорить о том, что случилось в Фонтенбло. Здесь, в любимом дворце, он не сразу, но всё же пришёл в себя. Отсюда ему предстояло отправиться в изгнание – в неизвестность.