Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

Именно такой вариант резолюции предстоящего пленума Зиновьев и Каменев предложили на обсуждение членам ПБ: «Признать невозможной при нынешнем, созданным т. Троцким, положении вещей работу т. Троцкого на таких постах, как пост предреввоенсовета и члена Политбюро»{432}. Предложили, но не встретили понимания. Прежде всего Сталина и Бухарина, к которым день спустя присоединился Томский. Согласившихся 5 января с тем, что данный проект можно положить в основу резолюции, но при одном важном исправлении. Троцкий отстраняется от руководства РККА, но всё же остаётся членом ПБ.

«Партии, — объясняли Сталин и Бухарин свою позицию сугубо прагматическими соображениями, — выгоднее иметь т. Троцкого внутри Политбюро в качестве 7-го члена, чем вне Политбюро; исключение из Политбюро должно повлечь дальнейшие меры отсечения от партии т. Троцкого, а стало быть и других членов оппозиции, занимающих важнейшие посты, что создаст для партии лишние затруднения и осложнения»{433}.

Действительно, если принять во внимание сторонников Троцкого в ходе дискуссии 1923 года, то следовало ожидать открытого протеста со стороны наркома почт и телеграфов СССР И.Н. Смирнова; наркомов РСФСР: внутренних дел — А.Г. Белобородова, земледелия — А.П. Смирнова; заместителя председателя ВСНХ СССР Г.Л. Пятакова, заместителя председателя Главного концессионного комитета В.А. Преображенского, начальника Центрального управления лесной промышленности и председателя правления треста «Северлес» К.Х. Данишевского; полпредов: в Великобритании — Х.Г. Раковского, в Чехословакии — В.А. Антонова-Овсеенко, в Швеции — В.В. Оболенского (Осинского); командующего войсками Северо-Кавказского военного округа Н.И. Муралова, начальника главного управления Воздушного флота А.П. Розенгольца, многих иных.

Вот тогда-то и мог наступить раскол РКП. Более серьёзный, нежели год назад. Настоящий. Катастрофический.

Всё же в те дни членов ПБ волновало иное, более серьёзное для них. Как отнесётся к отстранению Троцкого армия, где у него сохранялся огромный авторитет. Поэтому повсеместно по рекомендации из Москвы были проведены встречи секретарей губкомов с командующими военными округами, армий, дивизий. Результат зондажа оказался более чем удовлетворительный. Так, первый секретарь ЦК компартии Украины Э.И. Квиринг информировал Сталина:

«Почти ото всех секретарей губкомов получил сообщение о результатах совещания с ответственными военными работниками.

На всех совещаниях все считают необходимым как можно скорее снять Троцкого с предреввоенсовета. На некоторых совещаниях назывались Ваша или тов. Дзержинского кандидатуры в предреввоенсовета»{434}.

Столь важные для прояснения ситуации консультации обнаружили и нечто непредусмотренное. Намерение многих руководителей местных парторганизаций настаивать на выводе Троцкого и из ПБ. Тот же Квиринг указывал: «Особенно наступательные настроения с самого начала были в Харькове и Донбассе… В общем, смена Троцкого и в ПБ не встретила бы, пожалуй, никаких возражений. 10 января у нас будет пленум, на котором по докладу ПБ (ПК компартии Украины.— Ю.Ж.) будет стоять и этот вопрос»{435}.

Доклад на пленуме в Харькове сделал Квиринг, желавший во что бы то ни стало подыграть Зиновьеву. И потому 27 голосами против 2 прошло постановление, гласившее: «Признать невозможным оставление Троцкого в Политбюро ЦК и во главе армии»{436}.

Теперь можно было смело предполагать, что на пленуме в Москве три партийные организации — украинская, ленинградская и московская, наиболее многочисленные, сумеют настоять именно на такой резолюции.

Сталину, используя свою должность генсека, пришлось срочно вмешаться. II января, за шесть дней до открытия пленума (его созыв отсрочили на неделю) обратиться к Квирингу с увещеванием, выраженным в форме объяснений.

«По вопросу о Троцком, — писал Сталин, — мы все сходимся в том, что его надо снять с Реввоенсовета, причём большинство полагает вместо Троцкого надо поставить Фрунзе.

Что касается дальнейшей работы Троцкого в Политбюро, в руководящей группе (все члены ПБ, кроме Троцкого плюс Куйбышев.— Ю.Ж.) имеются два мнения, большинства и меньшинства. Большинство полагает, что целесообразнее не выставлять Троцкого из Политбюро, а сделать предупреждение, что в случае повторения с его стороны актов, идущих вразрез с волей ЦК и его решений, Троцкий будет немедля выставлен из Политбюро и отстранён от работы в ЦК. Большинство думает, что при оставлении Троцкого в ЦК, Троцкий будет менее опасен в Политбюро, чем вне его.

Меньшинство полагает, что надо немедленно вышибать его из Политбюро с оставлением его в ЦК.

Лично я придерживаюсь мнения большинства»{437}.

Письмо Сталина поспело в Харьков до завершения работы пленума ЦК КП(б)У, закрывшегося 13 января. И как поспешил уведомить генсека Лебедь, за снятие Троцкого со всех постов вторично проголосовали только В.Я. Лубарь — председатель СНК УССР и Г.И. Петровский — председатель ЦИКа республики, Квиринг же «явно уклоняется от определённой ориентировки»{438}. Так, Сталин добился перехода украинцев на сторону большинства в руководящей группе. Но именно с этих дней в РКП начали «совершенно определённо говорить о «сталинцах» и «зиновьевцах»{439}.

Все в партии уже поняли — резолюция пленума предрешена. Поняли все, кроме Троцкого, всё-таки вернувшегося, из своего «прекрасного далека» в Москву. Вместо того чтобы сразиться со своими противниками открыто, он прибег к столь привычной для него форме объяснений. 15 января направил в адрес пленума письмо. Вроде бы оправдывавшее его, но в действительности лишь вызвавшее новый взрыв негодования своих критиков.

«Я считал и считаю, — писал Троцкий, — что мог бы привести в дискуссии достаточно веские принципиальные и фактические возражения против выдвинутого обвинения меня в том, будто я преследую цели “ревизии ленинизма” и “умаления” роли Ленина. Я отказался, однако, от объяснения на данной почве не только по болезни, но и потому, что в условиях нынешней дискуссии всякое моё выступление на эти темы, независимо от содержания характера и тона, послужило бы толчком к углублению полемики, к превращению её в двухстороннюю из односторонней, к приданию ей ещё более острого характера…

Я никоим образом не могу, однако, принять обвинения в проведении мною особой линии ('Троцкизма”) и в стремлении ревизовать ленинизм. Приписываемое мне убеждение, будто не я пришёл к большевизму, а большевизм ко мне, представляется мне просто чудовищным… Ни разу за все эти годы никто не говорил мне, что те или другие мои мысли или предложения знаменуют собою особое течение «троцкизма». Совершенно неожиданно для меня самое слово это всплыло лишь во время дискуссии по поводу моей книги о 1917 г.

Наибольшее политическое значение в этой связи имеет вопрос об оценке крестьянства.. Я решительно отрицаю, будто формула “перманентной революции”, целиком относящаяся к прошлому, определяла для меня в какой бы то ни было степени невнимательное отношение к крестьянству в условиях советской революции… Равным образом я отвергаю указания и ссылки на моё будто бы «пессимистическое» отношение к судьбе нашего социалистического строительства при замедленном ходе революции на Западе…

Поскольку формальным поводом для последней дискуссии явилось предисловие к моей книге 1917 г., я считаю необходимым прежде всего отвести обвинение, будто я печатал свою книгу как бы за спиной ЦК. На самом деле книга печаталась (во время моего лечения на Кавказе) на тех же совершенно основаниях, что и все другие книги, мои или других членов ЦК или вообще членов партии…

Предисловие “Уроки Октября” представляет собой дальнейшее развитие мыслей, неоднократно высказывавшихся много ранее и особенно за последний год… Доклады, вызванные поражением немецкой революции осенью 1923 года, печатались в “Правде”, “Известиях” и других изданиях. Ни один из членов ЦК, а тем более Политбюро в целом, ни разу не указывал мне на неправильность этих работ… Я считаю необходимым установить, что не только Политбюро в целом, но и ни один из членов ЦК не указывал мне ни разу, что та или другая статья или книга моя может быть истолкована как “ревизия” ленинизма…

Что же касается повторявшихся в дискуссии заявлений о том, будто я посягаю на “особое положение” в партии, не подчиняюсь дисциплине, отказываюсь от той или иной работы, поручаемой мне ЦК, и пр., и пр., то я, не вдаваясь в оценку этих утверждений, со всей категоричностью заявляю: я готов выполнять любую работу по поручению ЦК на любом посту и вне всякого поста и, само собой разумеется, в условиях любого партийного контроля.