Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

Смирнов: «Я скажу несколько слов, товарищи, относительно указания т. Троцкого, что этот вопрос никогда не обсуждался. Это неверно. Этот вопрос обсуждался комиссией при СНК — потом она была партийной комиссией, под непосредственным наблюдением Владимира Ильича. Я в этой комиссии всё время принимал участие…

Тогда стоял вопрос в плоскости крепости вин. Сначала предлагалось крепость допустить в 13°. На этом остановились. Позднее встал наливочный вопрос… По крепости сразу наметилось две линии. Одна линия стояла за 20°, другая — за 30°. За 30° стоял я. По этой линии у меня есть письмо Владимира Ильича, в котором он меня здорово обругал — за эту крепость. Что, дескать, хватил далеко…

Вопрос шёл… с точки зрения внедрения в деревню сначала вина, а потом и наливочных изделий. Между прочим, вина в деревне не пили… Эта продукция слаба в градусном отношении. Крестьянин пить её не будет, потому что вино для него — вода или помои, как он выражается…

Я укажу на бытовые условия прошлого. Мы (Смирнов родился в крестьянской семье, в деревне Никола Васильевской волости Тверской губернии, где провёл детские и юношеские годы. — Ю.Ж.) были несостоятельные, но в праздничные дни, хотя была и водка, мы непременно покупали не водку, а наливку».

Троцкий (с места): Это надстройка, а базой была водка.

Смирнов: «Базой была нищета, темнота и самодержавие. К сожалению, и сейчас эта база есть. Пьют самогон и ещё какую-нибудь отраву… База — нищета и темнота, база — ненормальное существование мужика. Пока мужик был занят войной, самогоноварение развивалось. А когда мужик вернулся с фронта, то самогон невероятной волной хлынул в крестьянскую жизнь…

Опыт показал, что репрессивными мерами с этим злом не справиться. Поэтому вначале, когда обсуждался вопрос о винах и наливках, то он шёл только по линии крепости. 30° тогда не прошли, 20° тогда были приняты»…

Я считаю, что этот вопрос является давно своевременным и целесообразным. Я думаю, что его нужно утвердить»{418}.

Конечно же, не смолчал и нарком финансов, давно уже пытавшийся использовать опыт одного из своих предшественников — О.Ю. Витте. Того, кто введением государственной монополии на водку не только наполнил бюджет, но и сделал рубль по-настоящему твёрдым. Теперь были иные времена, и открыто, да ещё напролом, действовать было нельзя. Судьбу и водки, и червонца, упавшего в цене чуть ли не вдвое по сравнению с 1913 годом, приходилось решать предельно осторожно.

Сокольников: «Товарищ Троцкий неправ, когда думает, что постановление Совнаркома об этом уже принято. Это предложение выплыло при обсуждении бюджета, но так как никакого партийного решения на этот счёт не имелось, то Совнарком не вынес об этом никакого решения.

Троцкий (с места): Я полагал, что было вынесено.

Сокольников: Нет, решение не вынесено, а в Совнаркоме было констатировано единогласие, насколько я помню. Мнение Совнаркома в том смысле, что это следует сделать, после чего было решено этот вопрос сначала выяснить в партийных инстанциях и в случае партийной санкции оформить в советском порядке. Поскольку вопрос встал, я думаю, нужно будет постановление пленума, чтобы разрешить Совнаркому.

Сталин (с места): Мнение Совнаркома было единогласным? С места: Единогласно!

Сокольников: Насколько помню, единогласным. Мне кажется, что можно разрешить проведение этой меры в советском порядке, причём, конечно, разрешение увеличения на 10° наливок и настоек отнюдь не означает легализацию широкого, массового потребления водки».

Чтобы несколько пригасить страсти, нарком финансов привёл цифры, должные успокоить Троцкого. Сказал, что за минувший 1923/24 год реализовали наливок крепостью в 30° всего около 600 тысяч вёдер (ведро — 12,9 литров), составивших 0,5% до военного винокурения. В наступающем же году предполагается увеличить производство крепких напитков в два-три раза. И продолжил главную мысль.

Сокольников: «Товарищ Троцкий подымает вопрос о водке, насколько я понимаю из слов товарища Троцкого. Он считает, что в случае необходимости для нахождения финансовых ресурсов, если придётся обращаться к водке, то это большая мера, рассчитанная на большой эффект, которая может быть опасна для нас по своим последствиям. Я думаю, что тут с т. Троцким нужно согласиться. Но дело в том, что осуществление этой большой меры, рассчитанной на большой эффект, мы можем отложить, обсудить конкретные предложения, которые могут быть сделаны в этом направлении… Но как бы ни различны были способы разрешения этого вопроса, я должен сказать, что осенью 22 года я имел ряд разговоров с Владимиром Ильичём, который тогда думал, что окажется необходимым в ближайшее время ввести водочную монополию в том самом виде, в котором она существовала при царе и решительно настаивал на этом. После долгих прений мне удалось несколько поколебать его и представить ряд аргументов в доказательство того, что к системе старой “казёнки” во всяком случае вернуться будет нельзя. Скорее нужно будет использовать систему акцизов, патентов и так далее, не вводя “казёнки” в старом виде.

Повторяю, эти вопросы ещё можно будет обсудить. Для этого у нас будет время. Пока что мы можем сказать, что наш бюджет на ближайшие полгода достаточно прочно поставлен и можно этот большой вопрос, о котором говорил сейчас товарищ Троцкий, сейчас отложить»{419}.

Оставшись в полном одиночестве, но не желая смиряться со столь позорным поражением, Троцкий прибег к последнему, неопровержимому доводу. По его просьбе Крупская поспешила направить председательствующему на заседании Калинину записку, в которой указала:

«Ввиду ссылок на частные разговоры с Владимиром Ильичём, которые приводились без связи, в которой эти разговоры имели место, и так как в таком виде эти ссылки неправильно освещают точку зрения Ильича, прошу президиум огласить как эту записку, так и прилагаемые цитаты Ильича».

Представила машинописные выписки (кто и когда только их успел сделать?), снабжённые указаниями на соответствующий том и страницу собрания сочинений Ленина.

Из заключительного слова вождя партийной конференции, 27 мая 1921 года — «Я думаю, что в отличие от капиталистических стран, которые пускают в ход такие вещи, как водку и прочие дурманы, мы этого не допустим, потому что как бы они ни были выгодны — для торговли, но они ведут нас назад, к капитализму, а не вперёд, к коммунизму».

Из доклада на 11-м съезде РКП, 28 марта 1922 года — «Если крестьянину необходима свободная торговля в современных условиях и в известных пределах, то мы должны её дать, но это не означает, что мы позволим торговать сивухой»{420}.

Калинин просьбу Крупской выполнил. Но вслед за тем зачитал ещё одну записку, подписанную им, Сталиным, Каменевым, Зиновьевым и Рыковым:

«В ответ на заявление т. Крупской считаем нужным к сведению пленума ЦК заявить следующее.

Товарищ Ленин летом 1922 года и осенью того же года (сентябрь) несколько раз заявлял каждому из нас, что ввиду безнадёжности получения займа за границей (провал Генуи), необходимо будет ввести водочную монополию, что это особенно необходимо для создания минимального фонда для поддержания валюты и поддержания промышленности.

Обо всём этом считаем своим долгом заявить ввиду того, что некоторые товарищи ссылаются на более раннее заявление Ленина по этому поводу»{421}.

Однако обмен ударами самым грозным, хотя и идеологическим оружием — цитированием Ленина, изменить ход обсуждения проблемы уже не мог. Слишком запоздал. Ведь сразу же за пространным объяснением Сокольникова, хоть и весьма уклончивым, Калинин, пользуясь своим правом председателя, поставил вопрос, отсутствовавший в повестке дня пленума и внезапно инициированный Троцким, на голосование,

«Ко мне, — сказал Калинин, — пока по этому поводу поступило одно предложение: не возражать против единогласно выраженного мнения Совнаркома СССР о допущении крепости наливок на 10°. Есть другие предложения? Нет. Кто за только что оглашённое предложение, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Мало. Кто воздержался? Мало. Предложение принято»{422}.

Так был решён фактически вопрос о восстановлении государственной монополии на водку. Именно её, а не неких наливок. Теперь дело оставалось за СНК.

Троцкий смолчал. Понял, что проиграл. Видимо, понял, что с ним всё это время просто играли. Играли, как кот с полёвкой. Демонстрировали единодушие и мощь большинства, враждебного ему и его сторонникам. Разминались перед тем, как нанести последний, смертельный, удар.

Троцкому следовало понять всё это ещё в тот предпоследний день работы пленума, 19 октября, когда он и допустил непростительную для профессионального политика ошибку, затеяв спор о градусах наливки и водке. Не случайно же Каменев, выступая вслед за ним с заключительным словом по своему докладу — чисто экономическому, дававшему характеристику состояния сельского хозяйства и промышленности страны, искусно вплёл в хозяйственную тему идеологию. Да ещё поставил её, как и положено истинному марксисту, в подчинённое положение. Мол, всего лишь надстройка! Напомнил о внутрипартийной дискуссии, сотрясавшей РКП в ноябре-декабре 1923 года. Объяснил её следующим образом: