Принцесса из рода Борджиа - Мишель Зевако

— А вдруг, — спросил цыган, который с жадностью следил за этими объяснениями, — принца не окажется в доме?

— Он там будет!

— И Клод рядом с ним?..

— Рядом с ним!

— А если меня не захотят впустить?..

— Ты скажешь, что ты — тот человек, которого принц Фарнезе ждет к десяти часам утра.

— Так, значит, меня будут ждать? — удивился цыган.

— Тебя будут ждать принц Фарнезе и Клод! А теперь иди. Я обещала тебе, что месть твоя станет со временем только более страшной. Иди! Завтра в десять ты покажешь Клоду, как его дочь горит на костре на Гревской площади.

Бельгодер что-то хрипло пробормотал, покинул дворец Фаусты и поспешил на Гревскую площадь. Была уже глубокая ночь, но на площади при свете факелов какие-то люди заканчивали свою страшную работу. Цыган несколько минут наблюдал за ними.

— Два костра! — прошептал он, задрожав.

Эти люди были помощниками парижского палача. И сооружения, которые они деловито возводили — настилы с охапками хвороста вокруг столбов, — и были кострами, предназначенными для сестер Фурко.

После того, как Бельгодер ушел, Фауста села за письмо. Вот что она написала:

«Ваш бунт заслуживает наказания. Поэтому Вы должны были страдать настолько сильно, насколько велика была ошибка, совершенная Вами. Поскольку причиной бунта была Ваша дочь, я хотела, чтобы Вы страдали именно из-за нее. Поэтому я сказала Вам, что она умерла. Но вы — мой любимый ученик и последователь, и мне не хотелось бы, чтобы наказание продолжалось слишком долго… Знайте же, кардинал: Виолетта жива. Если Вы хотите ее видеть, будьте завтра утром в доме на Гревской площади и попросите человека, который появится около десяти часов, показать Вам ее; он непременно покажет.

Любящая Вас и ждущая Вашего возвращения».

Гонец с письмом был отправлен немедленно. А Фауста, уронив голову на руки, прошептала:

— Я добралась до Фарнезе и сразила его. Но как добраться и сразить Пардальяна — прежде чем отдать его Гизу? Отец будет присутствовать на казни Виолетты. А почему бы возлюбленному не присутствовать там же?

Глава 33

ДЕВА — РЫЦАРЬ

Фауста долгое время сидела неподвижно, постепенно овладевая собой и укрощая свои чувства. По ее лицу, застывшему, словно маска, разливалась мертвенная бледность, а глаза — большие, бездонные — метали молнии.

До этой минуты Фауста все еще боролась со страстью. Владычица своих чувств, могущественная ясновидица, умевшая проникать в самую суть вещей, она презрела первые предупреждения любви. Теперь же в ней бушевала любовная буря. Захваченная ураганом, которому подвластны все существа, все живое и неживое на свете, она сражалась напрасно. Собственные мысли заставляли ее краснеть, сердце неистово колотилось. Душа ее стонала и рыдала от бешенства, стыда и возмущения. И вдруг, униженная, развенчанная в своем величии, со сломанными крыльями, она вскричала, чувствуя отвращение к самой себе:

— Я люблю! О! Я люблю!

«Но, может быть, — думала она, — я просто ревнива. От этого зла можно избавиться, хотя и ценой сильной боли… Я ревную? Но к кому? К маленькой цыганочке! Дочери Фарнезе! Будь проклят день, когда я познакомилась с Фарнезе! Что ж, вот средство, которое вылечит меня! Завтра утром Виолетта умрет… Она умрет, и моя ревность угаснет навсегда».

Поборов ревность, она примется за любовь. Если Виолетта погибнет, ей удастся задушить воспоминания о Пардальяне, — вот на что надеялась принцесса.

Она пыталась убедить себя, строила безумные логические ходы и чувствовала, как мысли ее путаются, разбегаются. И тут внезапно перед ее глазами возникла яркая картина.

Она в окне дома на Гревской площади. Чистое небо, ослепительное солнце, с лотков цветочниц до нее доносятся опьяняющие запахи. На площади собралась огромная толпа. Раздаются приветственные возгласы, и появляется де Гиз. Звучат фанфары войска Крийона. Затем она видит еще одну сцену. Человек, не подчинившийся королю Парижа. Одним своим взглядом он заставляет расступиться шумную толпу. И Пардальян, воздев шпагу, идет сквозь кипящую от негодования массу людей. Тогда она увидела его в первый раз, теперь она видит его снова! Фауста, до сих пор находившаяся в оцепенении, опустила голову, и тяжелый вздох вырвался из ее груди.

— Я его любила, — прошептала она. — Виолетта умрет, но я все равно буду любить его!..

— Моя госпожа, — обратилась к ней в эту минуту Мирти, — вы очень бледны, и уже поздно… Не хотите ли вы отдохнуть?

— Почему вы сидите так неподвижно, как будто окаменели? — спросила Леа. — Неужто глаза ваши видят сейчас ад?..

Фауста подняла голову, взгляд ее постепенно смягчился. Она повела рукой, и две камеристки, привыкшие к безмолвному повиновению, вышли. Фауста осталась одна и опять погрузилась в размышления. Она искала достойное решение. Никогда еще в своей странной, сказочной, фантастической жизни она не колебалась так долго. За размышлениями у нее немедленно следовали действия. И решение, принятое в ту минуту, свидетельствовало о неустрашимости ее души.

— Я люблю, — призналась она себе. — Это ясно. Как бы ужасно это ни звучало, ничего уже не изменишь. Я люблю этого Пардальяна, я, смеявшаяся над любовью, в которой признавались мне самые красивые и знатные мужчины Рима, Милана, Флоренции!.. Где бы я ни появлялась, всюду начинали бушевать страсти. Когда я оглядываюсь назад, я вижу целые шеренги влюбленных в меня. И я, никогда не любившая, пала жертвой любви. Я обожаю этого человека, который смотрел мне прямо в лицо…

Она задыхалась. Она испытывала настоящую физическую боль, принимая решение:

— Но я не должна любить! Это испытание, которому меня подвергает Высший Разум и из которого я должна выйти победительницей. Такая душа, как моя, не создана для обычных страстей. Но я буду любить этого человека, пока он жив. Значит, он обязан умереть!

Она содрогнулась. Глаза ее засветились от гордости.

— Быть может, я буду любить его и мертвым… но он останется для меня всего лишь грустным воспоминанием о прошедшей болезни, которую я превозмогла своей волей. Пардальян умрет! И чтобы победа над собой была настоящей и полной, он умрет от моей руки!

С этими словами она поднялась и произнесла:

— Так пусть же моя шпага пронзит его, пускай он будет побежден мною! И, может быть, презрение к проигравшему сотрет само воспоминание о любви! Из этого испытания моя душа должна выйти еще более чистой, еще более неуязвимой, подобно стали, прошедшей закалку.

Слово «сталь» напомнило ей еще об одном деле. Она вытащила свою шпагу и внимательно осмотрела ее. Фауста уже полностью овладела собой и улыбалась. Улыбка была тонкой, загадочной, как улыбка древнего сфинкса. Она согнула клинок, и тот внезапно переломился с сухим щелчком.