Беспечные ездоки, бешеные быки - Питер Бискинд

— Думаю поставить ваш фильм, — ответил Фридкин с видом невинного младенца, — а именно — «Плату за страх».

— Зачем?

— Вот хочу и всё. По-моему, это — шедевр.

— Билли, не глупите. Вы же блестящий молодой режиссёр, что проку возиться с этим забытым богом дерьмом?

— Нет, маэстро, позвольте мне поставить этот фильм.

Польщённый Клузо передал Фридкину права на производство, которые, как позже выяснил Билли, ему не принадлежали. Прощаясь, он пошутил: «Обещаю, что так хорошо, как вам, мне картину снять не удастся!».

8 — Евангелие от Мартина 1973 год

«Когда в журналах видишь строчки: «Процесс создания картины возглавит маститый ветеран режиссёрского цеха Мартин Скорсезе», кажется, что ещё вчера меня называли начинающим кинематографистом».

Как Мартин Скорсезе поставил «Злые улицы», Лукас «Американскими граффити» доказал, что способен до смерти замучить котёнка, а Николас-Бич превратился в Малибу для перспективной кинематографической молодёжи.

Всё лето 1973 года Мартин Скорсезе и продюсер Джонатан Таплин занимались поиском студии, которая взяла бы на себя дистрибуцию их картины «Злые улицы». Скорсезе рассчитывал на «Парамаунт» — как-никак, его хороший друг в буквальном смысле спас компанию, поставив на ней свой знаменитый фильм, а итальянцев, вооружённых пистолетами, сделал самым ходовым кинотоваром. После встречи с руководством режиссёр чувствовал себя окрылённым: «Бог мой, они меня любят, они возьмут мою картину!». По простоте душевной он ещё не знал, что в Голливуде не принято отвергать что-либо с порога. Итак, на следующий день были запланированы два просмотра: с утра — у Питера Барта, днём — на студии «Уорнер бразерз». Скорсезе решил посоветоваться с Таплиным:

— «Уорнер» обратилась к нам с заявкой?

— Да…

— А «Парамаунт» уже собирается взять картину, может отменить встречу с «Уорнер»?

— Думаю, стоит повременить, так, на всякий случай. Вдруг они ещё повоюют между собой.

— Было бы неплохо.

Оба были уверены, что, посмотрев картину, Барт и его ассистент Ронда Гомес тут же согласятся подписать контракт. Но у Барта в тот день было плохое настроение, которое только ухудшилось, когда он увидел, что на «спектакль» пришёл не один Мартин Скорсезе, как предполагалось, а целая «труппа» в составе его агента Гарри Афланда, Таллина, соавтора сценария Мардикз Мартина и ещё нескольких друзей. Марти горстями глотал валиум, надеясь хоть немного успокоиться. Минут через десять рука Барта потянулась к пульту внутренней связи. Он о чём-то поговорил с киномехаником, а вскоре зажёгся свет. Чиновник встал и, выходя из зала, сказал: «Не тратьте моё время попусту, продавайте Джону Кэлли. Мне это не интересно». «Мы были в шоке, будто получили по физиономии», — вспоминает Скорсезе. А вот замечание Барта: «Я считал, что чем быстрее студия даст ответ, тем вежливее это будет выглядеть. Я не виноват, что они этого не поняли. Вероятно, я ответил чуть раньше, чем они ожидали».

Таллин повёл Скорсезе в турецкие бани. «С собой мы тащили громоздкие 35-мм коробки и своим видом смахивали на доведённых до нищеты киношников, которые мыкаются в надежде продать своё творение, — вспоминает режиссёр. — В бане нас разобрало. Ошарашенные неожиданным поворотом событий, мы начали, что называется, ржать и благодарить господа за то, что не успели послали куда подальше «Братьев Уорнер».

В этот же день они отправились в Бербанк и показали фильм Кэлли и Лео Гринфилду, руководителю отдела дистрибуции компании. Оба начальника в своё время жили в Нью-Йорке. Скорсезе с беспокойством всматривался в прекрасные кадры начала фильма, когда сверкающие гирляндами многолюдные улицы фестивального Сан-Дженнаро постепенно погружаются в таящую смертельную опасность тьму. Кэлли и Гринфилд заказали ланч. И надо было такому случиться, что в тот момент, когда Де Ниро в подсобке клуба начал свою знаменитую бессвязную импровизацию с Кейтелем, на нервах, в мельчайших подробностях объясняя, почему он не возвращает долги, в зал вошёл официант. Он загородил экран и громко спросил: «Кто заказывал тунца и рожь?». На него зашикали и Скорсезе немного успокоился — зацепило!

Зрители повеселели:

— Смотри, смотри, я узнаю это место. И знал парня точь-в-точь, как этот.

— То ли ещё будет, когда посмотрит Тед Эшли, он вообще жил здесь, за углом, — заметил Кэлли, отмечая один из эпизодов.

Функционеры чуть не лопнули от смеха, когда на экране появились сестры Уайнтрауб, Сэнди и Барбара, а Де Ниро спросил: «Какая из девиц тебе по вкусу?». В кульминационный момент в зале наступила мёртвая тишина, нарушаемая только захватывающим действием фильма: скрип тормозов мчащихся на бешеной скорости машин, стрельба, авария и окровавленный Де Ниро под струёй раскуроченного гидранта. Фильм закончился, но никто не произнёс ни слова. Выходя из зала, Марти пошутил, что Кэлли принял картину только потому, что с девчонками Уайнтрауба на экране обращались как с дешёвками, а папашу, в прошлом самого ненавистного для него человека на студии «Уорнер», он до сих пор не переносил. Как бы там ни было, но «Злые улицы» приобрела компания «Уорнер».

Снимая «Злые улицы», Скорсезе возвращался в своё детство, в места, где вырос. «Маленькая Италия» Нижнего Ист-Энда, со своей замкнутой, неразрывно связанной с католичеством субкультурой, была для остального Нью-Йорка миром с другой планеты. Скорсезе родился 17 ноября 1942 года во Флашинге, Куинс, в семье небогатых родителей, которые постоянно переезжали с места на место. Лет через пять семья, по не совсем понятным будущему режиссёру причинам, вернулась в квартиру на четвёртом этаже дома без лифта на Элизабет-стрит, в которой его отец проживал и раньше. Чарли Скорсезе был портным, а мать — белошвейкой. Это были работящие люди, активисты профсоюза, иммигранты во втором колене. «В деревне на Сицилии, где я провёл почти всю свою жизнь, всё делилось на нас и остальной мир. Мы жили в постоянном страхе, в любой момент ожидая беды», — вспоминал отец режиссёра.

Марти был младше брата на семь лет. Он рос среди священников и бандитов, оживляя галерею их портретов киноэкранными героями. «Когда мы смотрим кино детьми, то не отдаём себе отчёта в том, что за камерой кто-то стоит, — рассказывает Скорсезе, — представляя, что актёры и являются творцами событий. Потом начинаем проникаться красотой происходящего, сопоставлять лошадей и всадников или семейные будни на экране из фильмов «Как зазеленела моя долина» и «Гроздья гнева» с повседневностью реальной жизни. Постепенно образы, тёмное облако на небе, силуэт на холме и музыка переплетаются, образуя потрясающее по красоте зрелище — поэзию изображения. Мне, выросшему в доме, где не было места книгам, всё это только предстояло открыть».

Скорсезе редко выходил за пределы своего двора. Он рос болезненным ребёнком, был невысок ростом и хрупок, типичный маменькин сынок. Даже на домашних животных у него была аллергия. Старший брат Фрэнк ревновал, потому что ему не уделяли столько внимания и часто колотил Марти. «Марти по жизни был трусоват, — рассказывает Мардик Мартин, друг будущего режиссёра. — Он всегда предпочитал спрятаться, переждать неприятности, не высовываясь». Став взрослым, он тоже старался избегать конфликтов, для защиты выставлял вперёд других, своих агентов, друзей, а ощущение собственного страха проецировал па экран. Можно сказать, что в мечтах, в воображении он чувствовал себя гораздо счастливее, чем в жизни.

После окончания средней школы Скорсезе пошёл в семинарию и уже готовился стать священником, когда единственная страсть — кино — взяла верх. Он оставил богословие и в 1960 году поступил на последний курс факультета кинематографии Университета Нью-Йорка. Перед Марти открылся новый мир: «Отец парня из Нижнего Ист-Сайда не мог себе позволить даже 8-мм камеру, не говоря уже о 16-мм, на что вовсю снимали первые домашние зарисовки мои однокурсники. Но я неплохо владел техникой и горел желанием сказать своё слово в кино».

В университете будущий режиссёр оказался под магическим влиянием Хейга Манугиана, предлагавшего студентам снимать фильмы о самих себе, вещах, которые они знали лучше всего. Мог, например, сказать: «Предположим, вы понимаете, как правильно есть яблоко. Попробуйте снять пять — шесть минут на эту тему, увидите, сделать это будет непросто». Сам находясь под сильным влиянием мастеров итальянского неореализма и американского документального кино 30-х годов, он учил их на примерах Пола Стренда, Лео Гурвица и Паре Лоренца. Эти режиссёры приукрашивали создаваемые образы, выступая приверженцами концепции безукоризненной композиции и света. Но Скорсезе импонировало и «новое кино», съёмки в манере «прямого действия», впервые предложенные Донном Пеннебейкером и Рики Ликоком. Умение показать срез жизни, заметное уже в его университетских работах, проявится затем в «Вудстоке», а со всей мощью прозвучит в таких картинах, как «Злые улицы», «Таксист» и «Бешеный бык». Манугиан со всей страстью обрушивал на студентов своё представление об эстетике, прививал неприятие голливудских норм. «Не хватайтесь то и дело за револьвер, — твердил он ученикам. — Это — мелодрама. Хотите снимать такое кино, пожалуйста. Отправляйтесь на телевидение, поезжайте в Лос-Анджелес — здесь мы этим не занимаемся». У Манугиана учились в основном дети из обеспеченных семей, и студент вроде Скорсезе был ему в новинку — оружие для Мартина было фактом обыденной жизни: «В Нижнем Ист-Сайде пистолет был у каждого, я привык к оружию».